Песни Окуджавы я так слушаю: заглушаю новости по Ютубу — и слушаю. У него — о другой войне.
У Окуджавы был характер, наверное, помягче ныне здравствующей вдовы, которая, завидев нас, ряженых, в Новый год на Безбожном, отворачивалась и кричала в глубину квартиры: «Булат, это к тебе!»
Меня она за что-то недолюбливала. Но мало кто сделал и делает больше для памяти мужа, чем вы, Ольга Владимировна Арцимович, — в юности божественная красавица.
Ладно, он выходил к нам с подносиком, на нём рюмки, хлебцы со шпротами, кажется, 1984 Новый год.
На даче он был такой широкий кавказский человек, нес вино, разливал заговорщицки, «пока Оли нет». Или германскую водку «Горбачев».
Он терял терпение лишь под напором фанатов, но еще хуже — графоманов. А отойдя от них, — устало жег в бочке во дворе надаренные, засунутые в его руки почти силком книжки. Стихов, прозы ли?
Я ему кстати, прозы, слава Богу, не дарил, стеснялся, — а то как зыркнет, как скажет, тут мне и конец! Стихи мои еще не вышли. Песни ему пел. А он мне — «Бедного Авросимова» на венгерском языке. На русском искал, в доме не нашлось.
Всего несколько человек на земле из его поколения были ему по-настоящему близки.
Из нас грешных, из поколения своих детей, он нежно привечал Юру Щекочихина, соседа, который открывал его калитку, когда хотел. И пел песни Булата, отчаянно перевирая слова.
— Щекоч говорит, что вы ему разрешили петь ваши песни, как захочется. Это правда? — спросил я его как-то.
— Нет, не правда, — улыбнувшись, отвечал Окуджава, — но пусть уж поет, как услышал.
И вот уже нет обоих.
Он тяжело переживал за Высоцкого.
Он не понимал лесных бардов, которые обожали его, и сейчас поют хором. Но ценил песни Алика Городницкого, Дмитрия Антоновича Сухарева на музыку Вити Берковского, Вадима Егорова, но особенно Вероники Долиной.
К счастью моему великому, ему нравились и мои.
Он говорил правду в глаза любому начальству и так, что становилось холодно.
Он ненавидел войну, он тревожился, переживал до боли в сердце и курил одну за другой. Но под письмом против бомбежки Грозного, с которым мы носились в декабре 94-го, подписались далеко не все, на кого он рассчитывал.
Он был абсолютный самородок, который сам удивлялся, как это у него получается.
Бог нашептывал.
После его смерти в Париже, — казалось бы, от чепуховой простуды! — и проводов на Арбате обнаружилось несметное число «друзей». Оказывается, все с ним выпивали и закусывали, а он их, ночь за полночь, развлекал под гитару.
Нет. Извините, господа собутыльники. Окуджава особенно последние годы жизни избегал петь при застольях.
Те, кому он дорог не только как поэт с гитарой, но как близкий человек, в день его рождения едут в Ваганьково.
Он ушел, а мы год за годом 9 мая топали на его дачу. Пусть у музея выходной, выпивали тайком со сторожем.
А нынче что мне остается? Налить стакан, да подпеть его баритону на Ютубе потихонечку…
Иной раз, уже в Израиле, мерещилось, что мы снова пришли. И вдруг на аллейке возникает фигура Окуджавы в безрукавке и кепке, дымится сигарета, он спешит навстречу, наклонив голову, с неподражаемой своей улыбкой: ну, заходите, что ли, разведем костерок...
С днем рождения, Мастер!
Головков
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Комментарии 6