Старший сын
Нина Петровна хорошо помнит день, когда ей пришлось решать судьбу чужого ребенка. Была среда, муж пришел с работы раньше обычного, мрачнее тучи. Без слов Виктор протянул ей конверт.
– Что случилось?
– Веры больше нет. Без моего согласия Диму не могут отправить в детский дом.
… О том, что у мужа есть сын, Нина знала еще до свадьбы. Банальная история. В армии Виктор влюбился. После службы забрал девушку с собой, они сняли квартирку. Но зазноба довольно быстро собрала вещички и вернулась на родину. А потом прислала телеграмму: поздравляю, мол, с сыном. Что там у них не срослось, муж Нине не рассказывал, да она и не расспрашивала особо. Ну было и было. Чего старое ворошить?
Когда Ни
- Ир, у тебя пустой вагон, один пассажир в пятом купе остался. - Да ну?! – Ира реагирует мгновенно, хоть и спросонок. По инерции натягивает форму, тянется за расческой. – Я сейчас, - она торопливо собирается. - Да не торопись, успеешь, - напарница с соседнего вагона стоит в служебном купе, где обычно отдыхают проводники, - так-то все в полном порядке, прибралась, как могла, а остальное – тебе. - Ладно-ладно, и так спасибо, я хоть вздремнула… надо же – один пассажир, редко такое бывает. - Ага, и едет до конечной. - Галка, спасибо, дальше сама управлюсь. - Ну, я пошла, титан, правда, холодный, не стала из-за одного… в общем, разберешься. И
- Двух дочек забрал! – Плакал старик. – Поселил у себя, никого к ним не подпускает! Пощади, княгиня-матушка! Марья Алексеевна Хованская хорошо знала этого старика. Он был управляющим при её брате, покойном помещике Яковлеве. Служил честно, всегда был верен барину, и ни одной лишней копейки никогда не взял. Глядя на слезы Григория Андрияновича, княгиня Хованская почувствовала, как у неё в душе вскипает буря. Она потребовала закладывать экипаж, чтобы наведаться в этот странный дом, о котором уже так много говорили в Москве…
Шестилетние Сэмми и Марта Милль были близнецами, поэтому мать решила продать их вместе. Объявление поместила на изгороди, и оно было предельно кратким: «Продаются дети». В Арканзасе в 1931-м это практически никого не удивляло – нищета достигла такого уровня, что в фонде доходов штата осталось всего 4 доллара 62 цента.