Журнал «Суфий» № 6, 2007 г.
Кристина Ума Амадеус
РАССКАЗ
Город тысячи ворот
В тени городской стены, там, где начинался ряд кипарисов, уходящих в сторону гор, к
океану, сидел корзинщик. Каждый божий день – точно так же, как и его предки в течение
многих поколений - он устраивался в пыли, среди связок окрашенных прутьев, и плёл – не
только корзинки, но и рассказы о любви, желаниях и страстях, облекая услышанное от
прохожих в формы повестей и легенд. Он рассказывал людям об их жизни, а они считали его
истории небылицами.
Люди сновали взад и вперед по своим делам, проходя через городские ворота, но
некоторые, заворожённые ловкими движениями пальцев корзинщика, останавливались на
минутку, подсаживались послушать его – и внезапно обнаруживали, что просидели так
целый день!
- Мактуб, - говорил он, - «так начертано». И покачивал головой, а его твёрдые
натруженные пальцы без устали сплетали яркие прутья, создавая всё более сложный узор.
Красные, белые, жёлтые и чёрные прутья таяли в его руках, и, по мере того, как плелась
корзинка, сплеталась и история , образуя согласованное целое аллюзий и намёков.
- Ловушек у Возлюбленного столь же много, - говорил он, беззубо улыбаясь
слушавшим его, - как и свойств Возлюбленного.
В стране, что существовала в предвечности и будет существовать в послевечности, как
известно, есть город Азалабад*.
*(Азал (араб.) – вечность)
Может, кто-то из вас и слышал о нет. Многие называют его «городом тысячи ворот».
Это необычный город: с высокими неприступными стенами и узкими глубокими улочками,
над которыми перекинуты тонко изукрашенные мосты… Но о мостах – как-нибудь в другой
раз. Расскажу вам о воротах.
Ворота были разной величины. Одни – громадные и замысловатые, по сравнению с
ними и готический собор показался бы карликом. Другие – в два шага шириной. Здесь были
ворота, с поистине королевской щедростью усыпанные драгоценными камнями, вычурные
ворота, ворота из гнилого, трухлявого дерева, ворота из стекла, из золота и серебра. Были
даже ворота из огня. Некоторые открывались даже от прикосновения детского пальчика,
другие не поддались бы и напору слона. Одни были заперты, другие – нет. Были даже
невидимые ворота; говорили, что они – для крылатых существ: птиц, летучих мышей,
насекомых и душ умерших.
Одни ворота врезались в память навеки, другие исчезали, забывались ещё до того, как
вы успевали понять, что видели их. Каждые ворота имели своё название и назначение.В
течение своей жизни человек проходит через многие ворота, но мало кто преодолевает все.
Стены Азалабада, его улочки, ворота и мосты тесно переплетаются друг с другом – так
же, как прутья в корзинке. Вы думаете, что способны угадать окончательный узор, но это не
так: лишь сам узор – созданный рукой наития и очами проницательности - знает тайну
своего существования.
В самом сердце Азалабада находится скрытый Царь – он ждёт, когда через врата Любви
войдёт влюблённый с пламенеющим сердцем и преклонит колени перед его троном.
Но – увы, он всё ждёт и ждёт: ведь из миллионов людей, побывавших в городе, лишь
единицы притязали на звание влюблённого. Они доблестно боролись, но всё же угодили в
ловушки где-то между вратами Гордости и вратами Смирении, или затерялись на улочке
Искателей Недостатков, или всё ещё глазеют на товары базара Желаний. Откуда им было
знать, что улочку Нищеты связывает с воротами Исчезновения мост Поминания? Вдобавок –
те немногие, кто завершил странствие, неспособны рассказать о нём.
Со временем, многие из тех, кто притязал на звание влюблённого, обленились и
задремали. Они спали и днём, и ночью. Да, они мечтали о Царе, повторяли слова любви,
придумывали себе наряды придворных, писали стихи о красоте Царя – но делали всё это, не
вставая с постели.
Они лишь смотрели, как другие очищают проходы ворот, сдирают мох со стен или
ухаживают за садами. Шустрые в выявлении недостатков и неповоротливые, когда доходило
до дела, они жили в ожидании, когда же Царь призовёт их.
- Когда он вызовет меня лично, я тотчас отправлюсь к нему! – говорил один.
- Я жду лишь знака его благоволения, - говорил другой.
- Чем попусту губить сад, я уж лучше наберусь терпения – пока он не покажет мне, как
ухаживать за ним, - говорил притязающий на звание садовника, не видя, что дорожки
заросли сорной травой, уже погубившей цветы.
Этих лентяев радовали их благие намерения, и они лишь смотрели, как другие мыли
полы, выбивали ковры, готовили еду – они же благочестиво твердили молитвы и любовно
устремлялись в мыслях к тому дню, когда они наконец станут служить Царю.
Царь, огорчённый тем, что никто из них не был способен завершить странствие, решил
ободрить их. Может быть, его любовные стихи пробудят их?
Прослышав о талантливом молодом скульпторе по имени Хабиб, жившем в соседней
стране, Царь отправил ему приглашение приехать в Азалабад и высечь на стенах города
стихи Царя о любви – чтобы жители читали их. В знак своего благоволения он вложил в
письмо медальон из чистого золота.
- Ты никому не должен показывать этот магический медальон, - написал Царь, - о нём
должны знать только я и ты. Прошу тебя: начертай искусно мои слова о любви, и если
пожелаешь – то и слова Мастеров. Если же захочешь свидеться со мной – ворота в мой
квартал в чёрной стене восточной части города. Ты тотчас узнаешь их, как только увидишь.
Обрадованный приглашением Царя, Хабиб отправился в путь и прибыл в город на
следующий день. Весть о его прибытии проникла даже в самые тёмные и глухие улочки
города. Слухи о его красоте взволновали и толстушек и стройных. Его лик сравнивали с
сиянием солнца. Говорили, что его резьба по камню и каллиграфия – самые прекрасные в
мире. Пошли слухи, что стены Азалабада, когда Хабиб закончит свою работу, будут так же
легко улавливать свет луны и звёзд, как и свет солнца. И что каллиграфическая резьба на
стенах будто бы будет столь искусно огранена, что благодаря отражённому от неё свету
царские слова любви проникнут в каждое достойное сердце.
Хабиб приступил к работе, избрав для первой надписи небольшую стену из алебастра.
Закрыв её материей, он, к досаде жителей, лишил их возможности наблюдать за своей
работой.
Сосредоточившись, он работал не прерываясь в течение сорока восьми часов, и каждый
удар резца разносился по городу, как колокольный набат.
Азалабад начал пробуждаться. Жители приводили себя в порядок и принаряжались,
готовясь к снятию завесы с первого стиха. Одежда была вычищена, волосы напомажены,
драгоценные камни отполированы, ногти подстрижены и туфли начищены – в честь Хабиба.
Люди начали стекаться уже с полуночи, и к рассвету улицы, переулки, мосты и крыши
Азалабада были запружены людьми.
С восходом солнца стены окрасились алым светом, и неожиданная тишина повисла над
собравшимися. Десять тысяч взглядов сошлись на фигурке Хабиба, стоящего у
занавешенной стены в ожидании нужного момента. Подобно актёру на сцене, он приковал к
себе всеобщее внимание. Он был одет просто, но элегантно.
И вот единым взмахом руки Хабиб обнажил надпись.
Лучи рассветного солнца заиграли на поверхности стены, меняя свой цвет по мере
восхода солнца. Слова, врезанные в алебастр, парили в живительном утреннем воздухе.
Сонмы птиц одновременно начали петь, в то время как мир наполнялся симфонией света, а
каллиграфические узоры, бесконечно сворачиваясь и вбирая самих себя, открывали всё
более сокровенный узоры и смыслы. Каждый про себя читал слова Царя:
О сердце! Сколь самодовольно собою в введенье своём гордишься!
Путь истины – в любви. Остерегись же!
Коль принесёшь ты «я» и «мы» как возложенье –
Любимый склонит голову свою в знак примеренья.
Когда похищено существованье твоё –
Преобразится в духозренье знание твоё.
Любимая перед глазами не прейдет,
Пока из сердца всё иное не уйдёт.
Как щепке сердце океана не перейти,
К Возлюбленной в обитель эгоизма нет пути.
Таинство слов Царя, преображённое в завораживающих танец рассветных лучей, почти
ослепило их. И на мгновение явилась возможность… но здесь Хабиб поклонился,
приписывая себе заслугу за красоту начертанных арабесок и завитков, и егоднинные тонкие
пальцы художника пробежались по извивам надписи, высеченной в алебастре, лаская и как
бы присваивая себе каждую выемку, подобно тому, как влюблённый касается лица своей
возлюбленной.
Внезапно разрешившись от глубокого переживания, пригвоздившего всех к месту,
толпа одобрительно загудела, с наслаждением забалтывая новизну происходящего,
утрачивая вневременный момент затаенности дыхания – дар Царя.
Хабиб с резцом в руке стоял возле надписи у стены, грациозно раскланиваясь в ответ на
аплодисменты.
Позднее все сошлись на том, что представленное даже превысило всеобщие ожидания.
Слова напомнили им об утраченных устремлениях, любовное чувство вновь представилось
возможным, путешествие к Возлюбленной – неминуемым, - вот что выстукивали сердца,
тронутые надписью, сделанной Хабибом.
Неделя за неделей Хабиб высекал строки любви на камнях городских построек. Агат,
кварц, известняк, каррарский мрамор, гранит, нефрит, отполированные до блеска, ежедневно
являли новые слова Царя. Жители Азалабада обрели цель.
Тела, которые люди не утруждали служением Царю, теперь заныли, поскольку
приходилось носить инструменты Хабиба; у людей болели колени – ведь ковры, на которых
он стоял на коленях, они чистили ежедневно. Руки заболели от тайных упражнений в
каллиграфии, указательные пальцы тех, кто хотел попасть в подмастерья к Хабибу, были
намозолены от усилий. Многие мечтали подружиться с ним. Короче говоря, сердца, которые
не болели о Царе, заболели о Хабибе.
И вот, будучи великодушным и премудрым, Царь соблаговолил воспринять сердца,
начавшие биться, и глаза, наполнившиеся слезами любовного чувства; улыбаясь про себя, он
приветствовал спины, согнувшиеся в служении кому-то иному, а не ему самому.
Хабиб, глубоко тронутый всеобщим вниманием и душевным подъемом, работал всё
интенсивнее и увлечённее. Его страстность пробуждала Азалабад от сна, энергия бурлила в
улицах города, и тысячи людей трудились так, что их сердца готовы были лопнуть от
напряжения.
Час за часом Хабиб гравировал строки о любви, розах и каплях росы, о мотыльке и
пламени, о вине и опьяненности, и столь глубок был его восторг, что он и думать забыл о
том, что слова, которые он высекает на стенах, - не его слова, а слова Царя.
Покачиваясь в такт движениям его руки – подобно деревянному молотку, вбивающему
резец глубоко в сердце камня, золотой медальон стучался в его сердце.
И вот Хабиб, впав и исступленный восторг, ощутил себя равным Царю и с изумление
увидел людей Азалабада как часть самого себя. На какое-то время он стал столь
дерзновенным, что выбрал себе из числа жителей свой двор и объявил группу молодых
людей своими рыцарями, выбрал личного повара, секретаря, домашних слуг, человека для
заваривания чая и прочих.
Избранный им не имели никакой охоты променять двор Царя на двор Хабиба и
отпирались от его предложений, настаивая на своей преданности Царю. Тогда Хабиб,
пустившись на хитрость, с притворной неохотой доставал магический медальон и влагал эту
драгоценность в руку будущего придворного, говоря при этом:
- Этот медальон – знак благоволения Царя. Царь избрал меня, чтобы сделать таким же
как Он. Я – не обычный влюблённый. Что для других – грех, для меня – добродетель.
Любить меня – значит любить Царя. Мы – одно.
И как бы подтверждая своё высокое положение, он начинал делиться своими
мистическими снами, передавая беседы с Джунайдом и Ираки, Хафизом и Байязидом,
рассказывая о подлинном сама с Руми и Шамсом Табризи, - до тех пор, пока те, кто состоял
при дворе Царя, очарованные красотой речений всех этих людей, не вручали себя покорно
воле Хабиба.
И как вы можете предугадать, на следующее утро Царь остался не только без завтрака,
но и без свежего платья. Все оставили его. И это было только начало., поскольке те, кто
состоял при дворе, отнюдь не были худшими из всех.
Потеряв стыд, Хабиб настойчиво обхаживал каждого, кого встречал, увлекая прочь от
Царя, для каждого измышлял особую ложь, играя на жажде славы и известности, богатства и
внимания. Наедине, улучив момент, каждому он показывал магический медальон, - пока в
конце концов человек не становился всецело преданным ему и, если потребуется, готов был
последовать за ним в ад.
Спустя несколько месяцев все жители были посвящены в тайну золотого медальона, и
каждый пребывал в счастливом заблуждении, что лишь ему известно о мистических
отношениях между Хабибом и Царём.
Но непросто хранить тайное втайне, и вот жители Азалабада начали тонко намекать
друг другу на особую природу их дружбы с Хабибом, показывая, что они заслужили особое
лицезрение атрибутов, о которых они, к сожалению, не имеют права распространяться.
Люди становились ближе друг к другу не потому, что сдружились, а просто чтобы было
удобнее присматривать друг за другом.
Поскольку открыто они могли выражать лишь свою глубокую приязнь к Хабибу, то
началось соперничество друг с другом в ревностности описания его красоты, многие носили
с собой его изображение, восклицая, что его красота – всепоглощающа и непереносима.
Скоро Хабиба перестали называть по имени и просто говорили «он»: «он сказал это»,
«он сказал то», всегда подразумевая, что речь идёт о Хабибе.
- Вы имеете в виду Бога? – спросил попавший в город странник, восприняв «он» как
«Он».
- Нет, глупец, мы говорим о «нём».
- Тогда, должно быть, вы подразумеваете Царя? – допытывался чужеземец.
- Нет, мы говорим о Хабибе.
Странник был ошеломлён.
- А как же Бог? Как же Царь? – спросил он.
- Они все – одно, - воскликнул обожатель, лобызая изображение Хабиба.
Царь, который знал обо всём, что происходило в Азалабаде. Ожидал, что ослеплённость
Хабиба естественным образом сойдёт на нет, и надеялся, что найдутся люди, которые
распознают в работе Хабиба послание Царя. Однако помешательство казалось
нескончаемым, истерия выдавало себя за радость, похоть – за любовь, и наконец, Царь
решил вмешаться ещё раз.
Взяв своё перо, он тщательно изобразил на своей ладони точную копию магического
медальона. Затем, сложив ладони, он дунул на образ – и тот, вылетев в окно, опустился
прямо на улочке Толкований.
На следующий день Хабиб, проснувшись, не обнаружил медальона на своей шее. Он
перерыл все комнаты, но тщетно. В конце концов он отправился работать – к стене из
сердолика., но не увидел, к своему удивлению, ни одного поклонника из числа тех, кто
обычно ожидал его. Он быстро двинулся в сторону базара, призывая всех встречных
собраться у стены и обещая возможность вырезать одну из букв стиха. Но все, кто попадался
ему, отводили взгляд и шли своей дорогой.
Хабиб был неглуп и понял, что утрата медальона как-то связана с безразличием
встречных, и потому, поспешив на кухню, он вылепил медальон из теста, запёк его и окрасил
под золото. Затем, повесив его на шею, он вернулся к стене из сердолика. Здесь по-прежнему
никого не было. Бродя по улицам, он каждому встречному вновь показывал медальон и
напоминал об особом месте, которое он занимал в сердце Царя. Цитируя стихи Хафиза и
Руми как дополнительную приманку, скоро он собрал тех, кто не мог отличить подделку от
настоящего золота. Тогда Хабиб начал вырезать на стене свой собственный стих о
послушании сердца, экстатически вскрикивая, пока наконец, охваченный возбуждением, он
не вышел со своими преданными на улицы Азалабада, провозглашая:
- Я, я, я один могу провести вас через ворота Любви к двору Царя.
И толпа, повторяя его слова, вскрикивала: «Я, я, я».
Довольный своей уловкой и вдохновлённый властью поддельного медальона, Хабиб
ощутил, что сейчас самое время выступить против Царя, свергнуть его с трона и показать
миру, что он, Хабиб, и есть Царь.
- Следуйте за мною к воротам Любви, - взывал он, - и я открою вам, кто есть Царь.
С пением и танцами вослед за Хабибом толпа прошла через ворота Отчаяния и
Беспорядка и запрудила улочку Невежества, торопясь пройти дальше. Наконец они подошли
к восточной стене, при полуденном солнце светившейся чёрным цветом – её полированный
оникс сиял подобно алмазу, и Хабиб принялся искать ворота, о которых упоминал Царь. Но,
к его удивлению, в стене было двое ворот.
Посмеиваясь, он быстро выбрал нужные. Это было нетрудно – ведь справа от него
находились самые величественные ворота, какие ему когда-либо приходилось видеть: с
высокой мозаичной аркой из голубых изразцов, створки из сандалового дерева, ручки из
аметиста, по сторонам стояли слуги, держа золотые секиры – знаки отличия Царя.
С левой стороны в нижней части стены виднелись небольшие потемневшие ворота из
потрескавшегося щепящего дерева – лаз для уличных собак, которые, почёсываясь и
поскуливая, лежали среди отбросов.
Среди собак он увидел женщину, она пыталась на коленях, преодолеть ворота. Но лаз
был слишком низок для неё. Тогда она попыталась заползти внутрь, распластавшись на
животе и уткнув голову в пыль.
Хабиб засмеялся, и собаки начали выть.
- Что ты делаешь, женщина, - сказал он, - ведь ты можешь вместе со мной войти во
врата Любви!
Глазами, опухшими от слёз, женщина взглянула на Хабиба.
- Не говори мне о Любви, - промолвила она. – Сорок лет я думала, что люблю, но это
был лишь самообман. Я недостойна врат Любви. И да будет так.
Хабиб пожал плечами, вернулся к величественным сияющим воротам справа,
поддельный медальон к него на груди переливался словно настоящий, его намерение крепло
в нём, женщина среди отбросов стёрлась из памяти…
******
Плетельщик корзин умолк, занявшись требующей особого внимания частью корзинки. Он
молчал так долго, что слушатели стали волноваться, боясь, что он позабыл завершение истории.
- А конец? – зашумели они. – Ты должен рассказать, что всё кончилось.
Плетельщик корзин взглянул на них.
- Терпение! Вообще-то вы, слушатели и есть те уши, которые определяют ход истории,
основу, по которой ходит уток. Я же – просто переводчик с языка снов. Вам надо обождать , пока
слова утка не образуются сами собой.
Он закончил корзинку и, улыбнувшись, начал плести другую.
- Мактуб, - сказал он, - записано, что ворота Любви и ворота обмана расположены очень
близко друг от друга. Но давайте поговорим о женщине у ворот Собак.
Карима – так её звали – многие годы ютилась на улочке Долготерпения, довольствуясь
крошечным уголком ворот Надежды, который был виден из её окна.
А до этого времени, молодая и красивая, она воспылала любовью к одному крайне
неуживчивому человеку. Богатый и властный, привыкший выбирать сам, он увидел, как Карима
танцует на ежегодном празднике, и решил, что она будет принадлежать ему. Сила его желания
придавала ему обаяние мужественности, которое и привлекало, и отталкивало её. И всё же она
подпала под его обаяние.
Он оказался груб, мелочен и бездушен, и Карима спрашивала себя, почему она терпит его и
не порывает с ним. Он редко проводил с ней время, и когда это случалось, был оскорбительно
холоден, желая лишь обладать ею, а не делить с ней свою жизнь. Она была его собственностью –
такой же, как его обширный дот, конюшни, сады и слуги. Когда Карима просила уделить ей
внимание, он в ответ лишь сухо предлагал ей почитать что-нибудь, говоря, что ей это не повредит.
Разуверившись наконец в том, что он когда-нибудь полюбит её, она решила оставить его и
уехать в другой город. В поисках пера и бумаги для записей она забрела в его обширную и
хорошо подобранную библиотеку (он был из тех людей, которые гордятся своей учёностью).
Карима присела за столик, но слова не ложились на бумагу. Тогда она начала проглядывать книги,
выбирая их наугад, переходя от географии к истории, от физики к геологии, от религии.
И здесь, окунувшись в поэзию, она набрела на нечто чудесное – то, чего она всегда желала.
Здесь, прямо на полях книг, в параллель с текстом шли карандашные заметки, выдававшие
невероятную тонкость чувства. Комментарий Любви насыщал страницы своим глубоким
очарованием. Наиболее зрелые высказывания, касающиеся сердца, были подчеркнуты, а самые
чарующие стихи виртуозно истолкованы.
Карима поняла, что ей удалось заглянуть в средоточие трепетных излияний сердца, с такой
силой поглощённого Любовью, что оно оказалось на грани уничтожения. И её собственное сердце
наконец успокоилось, различив в муже другое, скрытое существо, поглощенное любовью столь
возвышенной, что она не могла быть разделена с кем-либо ещё. Он таил в себе то самое чувство,
которое она так жаждала, но ничем не выказывал его внешне.
Когда поздно ночью она выходила из библиотеки, она уносила с собой столь глубокое
чувство, о котором доселе не могла и помыслить.
Спустя некоторое время они поженились. Она надеялась, что их близость подвигнет его
открыться ей, но ошиблась. Произошло обратное, женитьба, казалось, ожесточила его и обострила
дурные задатки.
- Ты не привлекаешь меня более, - сказал он, - не следовало мне жениться на тебе.
После этого он ещё больше отдалился от неё.
Скоро жизнь Каримы переместилась в библиотеку. Книги стали её поверенными. Она
заучивала наизусть едва читаемые на полях комментарии, шепча их про себя. Ежедневно она
ревностно выискивала его любовные заметки, и его голос звучал у неё в ушах – словно обращаясь
именно к ней.
- Вам его не понять, - говорила она друзьям, когда они удивлялись её чувству к нему. – него
сеть другая сторона, исполненная самой утончённой любви, которую только можно себе
представить. Вся людская любовь меркнет перед этой.
Так шли годы. Он денно и нощно работал, копя деньги, а Карима прокладывала свой путь
через 70 тысяч томов библиотеки в поиске чудесных мгновений близости с ним. И так о ни оба
старились, вместе, и в то же время каждый сам по себе.
Одно время она стала бояться, что пересмотрит наконец все книги, и её познание его
внутреннего «я» завершится. Она испугалась, что придёт время, когда библиотека не сможет
открыть ей ничего нового о её возлюбленном.Но на последних полках она обнаружила книги, не
похожие на другие, книги Ираке, Хафиза, Ахмада Газали и Руми – книги, что сохраняли свою
первозданную прелесть независимо от того, в который раз их открывают, и побуждали к новому
прочтению всякий раз, когда она обращалась к ним.
Именно благодаря их страницам Карима поняла смысл своих отношений с мужем. Его
комментарии к этим текстам были даже более зашифрованными, отсылая к тайному внутри
таинства – к любви, которая могла быть своим собственным Присутствием и Отсутствием, стоном
сжигаемого пламенем сердца. Теперь она увидела, отчего он относился к ней с таким
равнодушием - он пытался обучить её любви, запредельной обычному чувству, подчеркивая
лицемерность и неискренность как интимной жизни, так и социальных установлений, и подводя
её к реальной любви, а не к той, которая одобряется обществом или приносит телесное
удовлетворение.
Каждую наглую выходку, каждую грубость мужа Карима отныне встречала с любовью и
благодарностью (воспринимая его как одного из маламати, «порицаемых», которые учат
отрицательным примером) и преисполнялась ровным сиянием – жизнь её приобрела довольство.
Поначалу она пыталась говорить с ним о своих открытиях, но замолкала под его
неприязненным взглядом, и неожиданно открыла для себя мудрость молчания и тщету разговоров
о том, что одно и то же время и не поддавалось называнию, и имело множество определений.
После этого прозрения она уже никогда не ощущала себя покинутой – отныне любовь стала её
спутницей.
Прошло много лет, и они постарели. Муж начал болеть и, прикованный к постели, бушевал и
обличал несправедливость мира, который не давал ему жить вечно, нослаждаясь накопленными
богатствами.
Зная, что его смерть близка, она села у его постели и стала тихонько читать стихи, которые,
как она полагала, нравились мужу более других. Открыв одну из тех книг,которые она особенно
любила, Карима прочла несколько строк, которые подвигли его написать на полях целое
стихотворение. Этот стих стал одной из главных опар в её жизни, побудив глубоко задуматься о
природе того, кто написал его. Но муж игнорировал всё это, отворачивая голову к стене.
- Позволь, я прочту тебе стих, который ты написал много лет назад, - сказала она. –
Карандашные строки сильно стёрлись, и ты должен простить меня, если я ошибусь.
Подвинув книгу поближе к свету в изголовье постели, Карима начала читать:
Любовь ускользает от самости –
От «тебя» и «меня».
Искать успокоенности – возле Друга,
Стирать себя,
Принять Его душою,
Умертвить собственное мнение,
Убить воображение,
Изрубить записанные книжки ума,
Омыть руки от всего,
Кроме Возлюбленного,
Обуздать бесцельное шатание от двери к двери,
Читать лишь повествования влюблённых,
Видеть лишь прибавление света в душе,
Не желать много, кроме его общества,
Слушать лишь слова Возлюбленного,
Не ждать под чужими балконами,
Вечно парить в его сфере страстного желания,
Не искать много, кроме Него,
Преследовать Его непрестанно.
И склонившись над умирающим, Карима улыбнулась ему.
- Этот стих послужил мне путеводной звездой. Им ты научил меня любить.
- Прибереги для самой себя свои нелепые сантименты, - крикнул мужчина и, ощутив
неожиданный прилив сил, выбил книгу у неё из рук.
Карима не удержалась от ещё одной попытки:
- Ты подарил мне такое удивительное любовное чувство и жизнь! – на большее я не могла и
надеяться.
- Я умираю, а ты болтаешь о любви!- выкрикнул он и пнул её, что было сил. – Да ты в своём
уме?
- Да, я безумна. Я обезумела от любви, мастер. Ибо ты – мой мастер. Ты был моим
проводником. Я старалась следовать знакам, которые ты оставил в книгах, я старалась читать
суфиев так, как ты читал их, но у меня много вопросов, а времени осталось так мало. Пожалуйста,
позволь мне открыть тебя полностью до того, как ты уйдёшь.
Мужчина изрыгнул непристойность, но, не обращая на это внимания, она нагнулась и
подобрала книгу, упавшую на пол. Поднеся её к его глазам, она казала на заметки карандашом:
- Вот настоящий ты. Вот человек, которого мне суждено полюбить.
Некоторое время он молчал. Карима ощущала, как неистово, в страстном ожидании стучит
её сердце. Возможно… сейчас?.. Мужчина нахмурил брови, словно пытаясь припомнить что-то, а
замет в приступе смеха швырнул книгу в стену.
- Дура! – выкрикнул он. – Это не мои слова. Я в жизни не писал стихов! Эта книга и все
другие были в библиотеке, когда я купил этот дом у одного поэта, свихнувшегося от любви.
И вслед за тем он оставил этот мир, буквально – помирая со смеху.
Ошеломленная своей глупостью, Карима бежала от его смертного ложа на улочку Отчаяния,
став незрячей к любви.
Затерявшись в сплетении улиц, она быстро прошла в ворота Устремленности на улочку
Мгновения, затем – мост Переполненности и ворота Изгнания, в поисках укромного уголка, где
можно было бы спрятать свой стыд.
Наконец она вышла к чёрной восточной стене города и здесь, среди собак опустилась в пыль.
Тёплые языки слизали её слёзы, паршивые дворняги прыгали вокруг, скуля и подвывая, тем
самым разделяя её горе. Однако Карима растерялась, увидев, что она уже не одна здесь, наедине
со своим страданием, - огромная толпа собиралась неподалёку, там звучали восторженные крики
радости и песни любви. Когда слова любви стали различимы, её стыл усилился. Распростершись,
она на животе попыталась заползти в ворота Собак.
Ощутив руку на своём плече, она подняла голову. Прекрасный молодой человек склонился
над ней и говорил ей о Царе, приглашая с собой к воротам Любви. Но всё это не имело никакого
смысла для неё, и она оттолкнула его, сказав:
- Я не заслуживаю войти в ворот Любви. Я заслуживаю лишь ворота Обмана.
С тоской бросив последний взгляд на сияющие врата и на огромную процессию,
вливающуюся в голубой портал, Карима отбросила все мысли о бегстве от ужасающей
реальности, лишавшей её всех иллюзий.
Всхлипывая, потому что любовь в её сердце была столь велика, что казалась невыносимой,
она опустилась среди собак, благодарно целуя их лапы, в то время как они провожали её в
таинственную тьму своих ворот.
Ставшие наконец бесчувственными к пению толпы, торопливо шагающей мимо нее, уши
Каримы были равнодушны и к чарующему голосу молодого человека, повторявшего:
- Я, я, это я, только я.
*****
- Мактуб. Начертано, что ловушки Возлюбленного многочисленны и разнообразны, ибо в
тот день десять тысяч человек прошли в ворота Обмана и только один человек – в ворота Любви.
Но, как говорят, когда любовь влюблённого являет собой Любовь – тогда, подобно Маджнуну,
влюблённый способен целовать лапы бездомной собаки и следовать за ней – прямо к длани Царя.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Нет комментариев