16 мая 1920 в Красноярске, на основании резолюции полномочного представителя ЧК по Сибири Ивана Павлуновского и секретаря Омскгубчека Исаака Шимановского, была расстреляна Мария Леонтьевна Бочкарёва (1889–1920) — одна из первых русских женщин-офицеров, кавалер Георгиевского креста, создательница первого в истории Русской армии ударного женского батальона смерти.
Реабилитирована в 1992 году. Смелая русская женщина. Вечная память и слава ей!
А расстрельщиками были представители "толерантного" народа и сделали это по поручению первого советского "русского" правительства, состоявшего на 85% из "толерантного" народа.
Ярослав Смеляков — Жидовка Прокламация и забастовка, Пересылки огромной страны. В девятнадцатом стала жидовка Комиссаркой гражданской войны. Ни стирать, ни рожать не умела, Никакая не мать, не жена — Лишь одной революции дело Понимала и знала она. Брызжет кляксы чекистская ручка, Светит месяц в морозном окне, И молчит огнестрельная штучка На оттянутом сбоку ремне. Неопрятна, как истинный гений, И бледна, как пророк взаперти,- Никому никаких снисхождений Никогда у нее не найти. Только мысли, подобные стали, Пронизали ее житие. Все враги перед ней трепетали, И свои опасались ее. Но по-своему движутся годы, Возникают базар и уют, И тебе настоящего хода Ни вверху, ни внизу не дают. Время все-таки вносит поправки, И тебя еще в тот наркомат Из негласной почетной отставки С уважением вдруг пригласят. В неподкупном своем кабинете, В неприкаянной келье своей, Простодушно, как малые дети, Ты допрашивать станешь людей. И начальники нового духа, Веселясь и по-свойски грубя, Безнадежно отсталой ста...ЕщёЯрослав Смеляков — Жидовка Прокламация и забастовка, Пересылки огромной страны. В девятнадцатом стала жидовка Комиссаркой гражданской войны. Ни стирать, ни рожать не умела, Никакая не мать, не жена — Лишь одной революции дело Понимала и знала она. Брызжет кляксы чекистская ручка, Светит месяц в морозном окне, И молчит огнестрельная штучка На оттянутом сбоку ремне. Неопрятна, как истинный гений, И бледна, как пророк взаперти,- Никому никаких снисхождений Никогда у нее не найти. Только мысли, подобные стали, Пронизали ее житие. Все враги перед ней трепетали, И свои опасались ее. Но по-своему движутся годы, Возникают базар и уют, И тебе настоящего хода Ни вверху, ни внизу не дают. Время все-таки вносит поправки, И тебя еще в тот наркомат Из негласной почетной отставки С уважением вдруг пригласят. В неподкупном своем кабинете, В неприкаянной келье своей, Простодушно, как малые дети, Ты допрашивать станешь людей. И начальники нового духа, Веселясь и по-свойски грубя, Безнадежно отсталой старухой Сообща посчитают тебя. Все мы стоим того, что мы стоим, Будет сделан по-скорому суд — И тебя самое под конвоем По советской земле повезут. Не увидишь и малой поблажки, Одинаков тот самый режим: Проститутки, торговки, монашки Окружением будут твоим. Никому не сдаваясь, однако (Ни письма, ни посылочки нет!), В полутемных дощатых бараках Проживешь ты четырнадцать лет. И старухе, совсем остролицей, Сохранившей безжалостный взгляд, В подобревшее лоно столицы Напоследок вернуться велят. В том районе, просторном и новом, Получив как писатель жилье, В отделении нашем почтовом Я стою за спиною ее. И слежу, удивляясь не слишком — Впечатленьями жизнь не бедна,- Как свою пенсионную книжку Сквозь окошко толкает она.
А вот и Павлуновский был арестован 28 июня 1937 года. Внесен в Сталинский расстрельный список от 3 октября 1937 г. 29 октября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР приговорён к смертной казни, расстрелян 30 октября 1937 г. Закон бумеранга никто не отменял!
Шимановский Исаак Яковлевич, 1896, уроженец г. Иркутск, еврей, член ВКП(б) в 1919-1936 гг., ст. экономист планово-производственного отдела Кировского завода, проживал: г. Ленинград, ул. Дзержинского, д. 2, кв. 31. Арестован 25 января 1937 г. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР в г. Ленинград 25 августа 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-7-8-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 25 августа 1937 г.
Серёжа, там же потомки стрелявших , а не потомки расстрелянных . Она достойная россиянка , не приняла гос переворот и расстреляли . А таких миллионы были
Новые "миллионы" , начинают осваивать западные ценности, бывшие губернаторы-воры, миллионеры и миллиардеры-воры, депутаты-воры...Чубайсы, Козыревы,....
Так и революцию в России делали евреи. Поменяли свои фамилии на Зиновьевым, Троцких, Каменных и прочей нечисти. И творили всё что вздумается Сталин проредил эту шоблу, но только не под корень. Да и сейчас у нас олигархи одни евреи.
Комментарии 126
На вид по фотографии вполне приличная и симпатичная женщина...
Жидовка
Прокламация и забастовка,
Пересылки огромной страны.
В девятнадцатом стала жидовка
Комиссаркой гражданской войны.
Ни стирать, ни рожать не умела,
Никакая не мать, не жена —
Лишь одной революции дело
Понимала и знала она.
Брызжет кляксы чекистская ручка,
Светит месяц в морозном окне,
И молчит огнестрельная штучка
На оттянутом сбоку ремне.
Неопрятна, как истинный гений,
И бледна, как пророк взаперти,-
Никому никаких снисхождений
Никогда у нее не найти.
Только мысли, подобные стали,
Пронизали ее житие.
Все враги перед ней трепетали,
И свои опасались ее.
Но по-своему движутся годы,
Возникают базар и уют,
И тебе настоящего хода
Ни вверху, ни внизу не дают.
Время все-таки вносит поправки,
И тебя еще в тот наркомат
Из негласной почетной отставки
С уважением вдруг пригласят.
В неподкупном своем кабинете,
В неприкаянной келье своей,
Простодушно, как малые дети,
Ты допрашивать станешь людей.
И начальники нового духа,
Веселясь и по-свойски грубя,
Безнадежно отсталой ста...ЕщёЯрослав Смеляков —
Жидовка
Прокламация и забастовка,
Пересылки огромной страны.
В девятнадцатом стала жидовка
Комиссаркой гражданской войны.
Ни стирать, ни рожать не умела,
Никакая не мать, не жена —
Лишь одной революции дело
Понимала и знала она.
Брызжет кляксы чекистская ручка,
Светит месяц в морозном окне,
И молчит огнестрельная штучка
На оттянутом сбоку ремне.
Неопрятна, как истинный гений,
И бледна, как пророк взаперти,-
Никому никаких снисхождений
Никогда у нее не найти.
Только мысли, подобные стали,
Пронизали ее житие.
Все враги перед ней трепетали,
И свои опасались ее.
Но по-своему движутся годы,
Возникают базар и уют,
И тебе настоящего хода
Ни вверху, ни внизу не дают.
Время все-таки вносит поправки,
И тебя еще в тот наркомат
Из негласной почетной отставки
С уважением вдруг пригласят.
В неподкупном своем кабинете,
В неприкаянной келье своей,
Простодушно, как малые дети,
Ты допрашивать станешь людей.
И начальники нового духа,
Веселясь и по-свойски грубя,
Безнадежно отсталой старухой
Сообща посчитают тебя.
Все мы стоим того, что мы стоим,
Будет сделан по-скорому суд —
И тебя самое под конвоем
По советской земле повезут.
Не увидишь и малой поблажки,
Одинаков тот самый режим:
Проститутки, торговки, монашки
Окружением будут твоим.
Никому не сдаваясь, однако
(Ни письма, ни посылочки нет!),
В полутемных дощатых бараках
Проживешь ты четырнадцать лет.
И старухе, совсем остролицей,
Сохранившей безжалостный взгляд,
В подобревшее лоно столицы
Напоследок вернуться велят.
В том районе, просторном и новом,
Получив как писатель жилье,
В отделении нашем почтовом
Я стою за спиною ее.
И слежу, удивляясь не слишком —
Впечатленьями жизнь не бедна,-
Как свою пенсионную книжку
Сквозь окошко толкает она.