(чудесный рассказ...)
Художником
он стал просто потому, что после школы надо было куда-то поступать. Он
знал, что работа должна приносить удовольствие, а ему нравилось рисовать
– так и был сделан выбор: он поступил в художественное училище. К этому
времени он уже знал, что изображение предметов называется натюрморт,
природы – пейзаж, людей – портрет, и еще много чего знал из области
избранной профессии. Теперь ему предстояло узнать еще
больше. «Для того чтобы импровизировать, сначала надо научиться играть
по нотам, — объявил на вводной лекции импозантный преподаватель,
известный художник.
– Так что приготовьтесь, будем начинать с
азов». Он начал учиться «играть по нотам». Куб, шар, ваза… Свет, тень,
полутень… Постановка руки, перспектива, композиция… Он узнал очень много
нового – как натянуть холст и самому сварить грунт, как искусственно
состарить полотно и как добиваться тончайших цветовых переходов…
Преподаватели
его хвалили, а однажды он даже услышал от своего наставника: «Ты
художник от бога!». «А разве другие – не от бога?», — подумал он, хотя,
чего скрывать, было приятно. Но вот веселые студенческие годы остались
позади, и теперь у него в кармане был диплом о художественном
образовании, он много знал и еще больше умел, он набрался знаний и
опыта, и пора было начинать отдавать.
Но… Что-то у него пошло не
так. Нет, не то чтобы ему не творилось. И не то чтобы профессия
разонравилась. Возможно, он просто повзрослел и увидел то, чего раньше
не замечал. А открылось ему вот что: кругом кипела жизнь, в которой
искусство давно стало товаром, и преуспевал вовсе не обязательно тот,
кому было что сказать миру – скорее тот, кто умел грамотно подавать и
продавать свое творчество, оказаться в нужное время, в нужном месте, с
нужными людьми. Он, к сожалению, так этому и не научился. Он видел, как
его товарищи мечутся, ищут себя и свое место под солнцем, а некоторые в
этих метаниях «ломаются», топят невостребованность и неудовлетворенность
в алкоголе, теряют ориентиры, деградируют… Он знал: часто творцы
опережали свою эпоху, и их картины получали признание и хорошую цену
только после смерти, но это знание мало утешало.
Он устроился на
работу, где хорошо платили, целыми днями разрабатывал дизайн
всевозможных буклетов, визиток, проспектов, и даже получал от этого
определенное удовлетворение, а вот рисовал все меньше и не охотнее.
Вдохновение приходило все реже и реже. Работа, дом, телевизор, рутина…
Его все чаще посещала мысль: «Разве в этом мое призвание? Мечтал ли я о
том, чтобы прожить свою жизнь вот так, «пунктиром», словно это
карандашный набросок? Когда же я начну писать свою собственную картину
жизни? А если даже и начну – смогу ли? А как же «художник от бога»?». Он
понимал, что теряет квалификацию, что превращается в зомби, который изо
дня в день выполняет набор определенных действий, и это его напрягало.
Чтобы
не сойти с ума от этих мыслей, он стал по выходным отправляться с
мольбертом в переулок Мастеров, где располагались ряды всяких
творцов-умельцев. Вязаные шали и поделки из бересты, украшения из бисера
и лоскутные покрывала, глиняные игрушки и плетеные корзинки – чего тут
только не было! И собратья-художники тоже стояли со своими нетленными
полотнами, в больших количествах. И тут была конкуренция… Но он плевал
на конкуренцию, ему хотелось просто творить… Он рисовал портреты на
заказ. Бумага, карандаш, десять минут – и портрет готов. Ничего сложного
для профессионала – тут всего и требуется уметь подмечать детали,
соблюдать пропорции да слегка польстить заказчику, так, самую малость
приукрасить натуру. Он это делал умело, его портреты людям нравились. И
похоже, и красиво, лучше, чем в жизни. Благодарили его часто и от души.
Теперь жить стало как-то веселее, но он отчетливо понимал, что это
«живописание» призванием назвать было бы как-то… чересчур сильно.
Впрочем, все-таки лучше, чем ничего.
Однажды он сделал очередной
портрет, позировала ему немолодая длинноносая тетка, и пришлось сильно
постараться, чтобы «сделать красиво». Нос, конечно, никуда не денешь, но
было в ее лице что-то располагающее (чистота, что ли?), вот на это он и
сделал акцент. Получилось неплохо.
- Готово, — сказал он,
протягивая портрет тетке. Та долго его изучала, а потом подняла на него
глаза, и он даже заморгал – до того пристально она на него смотрела. -
Что-то не так? – даже переспросил он, теряясь от ее взгляда.
- У вас призвание, — сказала женщина. – Вы умеете видеть вглубь…
- Ага, глаз-рентген, — пошутил он.
-
Не то, — мотнула головой она. – Вы рисуете как будто душу… Вот я смотрю
и понимаю: на самом деле я такая, как вы нарисовали. А все, что снаружи
– это наносное. Вы словно верхний слой краски сняли, а под ним –
шедевр. И этот шедевр – я. Теперь я точно знаю! Спасибо.
- Да пожалуйста, — смущенно пробормотал он, принимая купюру – свою привычную таксу за блиц-портрет.
Тетка
была, что и говорить, странная. Надо же, «душу рисуете»! Хотя кто его
знает, что он там рисовал? Может, и душу… Ведь у каждого есть какой-то
внешний слой, та незримая шелуха, которая налипает в процессе жизни. А
природой-то каждый был задуман как шедевр, уж в этом он как художник был
просто уверен!
Теперь его рисование наполнилось каким-то новым
смыслом. Нет, ничего нового в технологию он не привнес – те же бумага и
карандаш, те же десять минут, просто мысли его все время возвращались к
тому, что надо примериться и «снять верхний слой краски», чтобы из-под
него освободился неведомый «шедевр». Кажется, получалось. Ему очень
нравилось наблюдать за первой реакцией «натуры» — очень интересные были
лица у людей. Иногда ему попадались такие «модели», у которых душа была
значительно страшнее, чем «внешний слой», тогда он выискивал в ней
какие-то светлые пятна и усиливал их. Всегда можно найти светлые пятна,
если настроить на это зрение. По крайней мере, ему еще ни разу не
встретился человек, в котором не было бы совсем ничего хорошего. -
-
Слышь, братан! – однажды обратился к нему крепыш в черной куртке. – Ты
это… помнишь, нет ли… тещу мою рисовал на прошлых выходных.
Тещу он
помнил, на старую жабу похожа, ее дочку – постареет, крысой будет, и
крепыш с ними был, точно. Ему тогда пришлось напрячь все свое
воображение, чтобы превратить жабу в нечто приемлемое, увидеть в ней
хоть что-то хорошее.
- Ну? – осторожно спросил он, не понимая, куда клонит крепыш.
-
Так это… Изменилась она. В лучшую сторону. Как на портрет посмотрит –
человеком становится. А так, между нами, сколько ее знаю, жаба жабой…
Художник невольно фыркнул: не ошибся, значит, точно увидел…
-
Ну дык я тебя спросить хотел: можешь ее в масле нарисовать? Чтобы уже
наверняка! Закрепить эффект, стало быть… За ценой не постою, не
сомневайся!
- А чего ж не закрепить? Можно и в масле, и в маринаде, и в соусе «майонез». Только маслом не рисуют, а пишут.
- Во-во! Распиши ее в лучшем виде, все оплачу по высшему разряду!
Художнику
стало весело. Прямо «портрет Дориана Грея», только со знаком плюс! И
раз уж предлагают – отчего не попробовать? Попробовал, написал. Теща
осталась довольна, крепыш тоже, а жена его, жабина дочка, потребовала,
чтобы ее тоже запечатлели в веках. От зависти, наверное. Художник и тут
расстарался, вдохновение на него нашло – усилил сексуальную
составляющую, мягкости добавил, доброту душевную высветил… Не женщина
получилась – царица!
Видать, крепыш был человеком широкой души и
впечатлениями в своем кругу поделился. Заказы посыпались один за
другим. Молва пошла о художнике, что его портреты благотворно влияют на
жизнь: в семьях мир воцаряется, дурнушки хорошеют, матери-одиночки вмиг
замуж выходят, у мужиков потенция увеличивается. Теперь не было времени
ходить по выходным в переулок Мастеров, да и контору свою оставил без
всякого сожаления. Работал на дому у заказчиков, люди все были богатые,
платили щедро, передавали из рук в руки. Хватало и на краски, и на
холсты, и на черную икру, даже по будням. Квартиру продал, купил
побольше, да с комнатой под мастерскую, ремонт хороший сделал.
Казалось
бы, чего еще желать? А его снова стали посещать мысли: неужели в этом
его призвание – малевать всяких «жаб» и «крыс», изо всех сил пытаясь
найти в них хоть что-то светлое? Нет, дело, конечно, хорошее, и для мира
полезное, но все-таки, все-таки… Не было у него на душе покоя, вроде
звала она его куда-то, просила о чем-то, но вот о чем? Не мог
расслышать. Однажды его неудержимо потянуло напиться. Вот так вот взять –
и в драбадан, чтобы отрубиться и ничего потом не помнить. Мысль его
напугала: он хорошо знал, как быстро люди творческие добираются по этому
лихому маршруту до самого дна, и вовсе не хотел повторить их путь.
Надо
было что-то делать, и он сделал первое, что пришло в голову: отменил
все свои сеансы, схватил мольберт и складной стул и отправился туда, в
переулок Мастеров. Сразу стал лихорадочно работать – делать наброски
улочки, людей, парка, что через дорогу. Вроде полегчало, отпустило…
-
Простите, вы портреты рисуете? Так, чтобы сразу, тут же получить, –
спросили его. Он поднял глаза – рядом женщина, молодая, а глаза
вымученные, словно выплаканные. Наверное, умер у нее кто-то, или еще
какое горе…
- Рисую. Десять минут – и готово. Вы свой портрет хотите заказать?
-
Нет. Дочкин. Тут он увидел дочку – поперхнулся, закашлялся. Ребенок лет
шести от роду был похож на инопланетянчика: несмотря на погожий теплый
денек, упакован в серый комбинезон, и не поймешь даже, мальчик или
девочка, на голове – плотная шапочка-колпачок, на лице – прозрачная
маска, и глаза… Глаза старичка, который испытал много-много боли и
готовится умереть. Смерть в них была, в этих глазах, вот что он там
явственно узрел. Он не стал ничего больше спрашивать. Таких детей он
видел по телевизору и знал, что у ребенка, скорее всего, рак,
радиология, иммунитет на нуле – затем и маска, и что шансов на выживание
– минимум. Неизвестно, почему и откуда он это знал, но вот как-то был
уверен. Наметанный глаз художника, подмечающий все детали… Он бросил
взгляд на мать – да, так и есть, она знала. Внутренне уже готовилась.
Наверное, и портрет захотела, потому что последний. Чтоб хоть память
была…
- Садись, принцесса, сейчас я тебя буду рисовать, — сказал он
девочке-инопланетянке. – Только смотри, не вертись и не соскакивай, а то
не получится. Девочка вряд ли была способна вертеться или вскакивать,
она и двигалась-то осторожно, словно боялась, что ее тельце рассыплется
от неосторожного движения, разлетится на мелкие осколки. Села, сложила
руки на коленях, уставилась на него своими глазами мудрой черепахи
Тортиллы, и терпеливо замерла. Наверное, все детство по больницам, а там
терпение вырабатывается быстро, без него не выживешь. Он напрягся,
пытаясь разглядеть ее душу, но что-то мешало – не то бесформенный
комбинезон, не то слезы на глазах, не то знание, что старые методы тут
не подойдут, нужно какое-то принципиально новое, нетривиальное решение. И
оно нашлось! Вдруг подумалось: «А какой она могла бы быть, если бы не
болезнь? Не комбинезон дурацкий, а платьице, не колпак на лысой
головенке, а бантики?». Воображение заработало, рука сама по себе стала
что-то набрасывать на листе бумаги, процесс пошел. На этот раз он
трудился не так, как обычно. Мозги в процессе точно не участвовали, они
отключились, а включилось что-то другое. Наверное, душа. Он рисовал
душой, так, как будто этот портрет мог стать последним не для девочки, а
для него лично. Как будто это он должен был умереть от неизлечимой
болезни, и времени оставалось совсем чуть-чуть, может быть, все те же
десять минут.
- Готово, — сорвал он лист бумаги с мольберта. –
Смотри, какая ты красивая! Дочка и мама смотрели на портрет. Но это был
не совсем портрет и не совсем «с натуры». На нем кудрявая белокурая
девчонка в летнем сарафанчике бежала с мячом по летнему лугу. Под ногами
трава и цветы, над головой – солнце и бабочки, улыбка от уха до уха, и
энергии – хоть отбавляй. И хотя портрет был нарисован простым
карандашом, почему-то казалось, что он выполнен в цвете, что трава –
зеленая, небо – голубое, мяч – оранжевый, а сарафанчик – красный в белый
горох.
- Я разве такая? – глухо донеслось из-под маски.
-
Такая-такая, — уверил ее художник. – То есть сейчас, может, и не такая,
но скоро будешь. Это портрет из следующего лета. Один в один, точнее
фотографии. Мама ее закусила губу, смотрела куда-то мимо портрета.
Видать, держалась из последних сил.
- Спасибо. Спасибо вам, —
сказала она, и голос ее звучал так же глухо, как будто на ней тоже была
невидимая маска. – Сколько я вам должна?
- Подарок, — отмахнулся художник. – Как тебя зовут, принцесса?
- Аня… Он поставил на портрете свою подпись и название: «Аня». И еще дату – число сегодняшнее, а год следующий.
-
Держите! Следующим летом я вас жду. Приходите обязательно! Мама убрала
портрет в сумочку, поспешно схватила ребенка и пошла прочь. Ее можно
было понять – наверное, ей было больно, ведь она знала, что следующего
лета не будет.
Зато он ничего такого не знал, не хотел знать! И
он тут же стал набрасывать картинку – лето, переулок Мастеров, вот сидит
он сам, а вот по аллее подходят двое – счастливая смеющаяся женщина и
кудрявая девочка с мячиком в руках. Он вдохновенно творил новую
реальность, ему нравилось то, что получается. Очень реалистично
выходило! И год, год написать – следующий! Чтобы чудо знало, когда ему
исполниться!
- Творите будущее? – с интересом спросил кто-то,
незаметно подошедший из-за спины. Он обернулся – там стояла
ослепительная красавица, вся такая, что и не знаешь, как ее назвать.
Ангел, может быть? Только вот нос, пожалуй, длинноват… - Узнали? –
улыбнулась женщина-ангел. – Когда-то вы сотворили мое будущее. Теперь –
будущее вот этой девочки. Вы настоящий Творец! Спасибо…
- Да какой я
творец? – вырвалось у него. – Так, художник-любитель, несостоявшийся
гений… Говорили, что у меня талант от бога, а я… Малюю потихоньку, по
мелочам, все пытаюсь понять, в чем мое призвание.
- А вы еще не поняли? – вздернула брови женщина-ангел. – Вы можете менять реальность. Или для вас это не призвание?
- Я? Менять реальность? Да разве это возможно?
-
Отчего же нет? Для этого нужно не так уж много! Любовь к людям. Талант.
Сила веры. Собственно, все. И это у вас есть. Посмотрите на меня – ведь
с вас все началось! Кто я была? И кто я теперь? Она ободряюще положила
ему руку на плечо – словно крылом обмахнула, улыбнулась и пошла.
- А кто вы теперь? – запоздало крикнул он ей вслед.
- Ангел! – обернулась на ходу она. – Благодарю тебя, Творец!
…
Его и сейчас можно увидеть в переулке Мастеров. Старенький мольберт,
складной стульчик, чемоданчик с художественными принадлежностями,
большой зонт… К нему всегда очередь, легенды о нем передаются из уст в
уста. Говорят, что он видит в человеке то, что спрятано глубоко внутри, и
может нарисовать будущее. И не просто нарисовать – изменить его в
лучшую сторону. Рассказывают также, что он спас немало больных детей,
переместив их на рисунках в другую реальность. У него есть ученики, и
некоторые переняли его волшебный дар и тоже могут менять мир. Особенно
выделяется среди них белокурая кудрявая девочка лет четырнадцати, она
умеет через картины снимать самую сильную боль, потому что чувствует
чужую боль как свою. А он учит и рисует, рисует… Никто не знает его
имени, все называют его просто – Творец. Что ж, такое вот у человека
призвание…
Автор: Ирина Эльфика.
https://vk.com/video76034792_456239041
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 1