ПОЛУНОЧНИКИ (клуб любителей мистики)

П А Л А Ч С тех пор, как организованная преступность стала действительно организованной, то есть проникла и закрепилась во властных и силовых структурах, у людей не осталось выбора: стихийно начали складываться зачатки тайной организации, противодействующей угнетению и самому крайнему беспределу. У несчастного забитого земледельца, у бесправного раба-станочника появился шанс обратиться к Организации за покровительством и защитой. Правда, решался на такое далеко не каждый: обращение к Организации означало немедленную и безусловную передачу ей всех средств и всего имущества обращающегося. Борьба с криминальным государством стоила дорого… День начинал вторую половину, когда Леший и Вадим высадились из горячего и душного пригородного дизеля. Состав остановился на две минуты, необходимые для того, чтобы сошли немногочисленные на этой станции пассажиры, а их место заняли другие. Затем, медленно набирая скорость, поезд двинулся дальше по своему раз навсегда определённому маршруту. Приехавшие прошли через металлодетектор, подверглись стандартной процедуре обыска и двинулись каждый по своим делам. На разморенную зноем станцию вернулась сонная безмятежность, и только горячий воздух еле заметно дрожал над чёрными от отработанного масла рельсами. Дачники со своими пожитками рассосались быстро. Да и чего им делать-то на станции? Ничего примечательного тут не было: пыльная зелень, старый серый асфальт в трещинах, привокзальный киоск, закрытый – с написанным от руки объявлением за мутным стеклом. Наверное, что-то вроде «буду через полчаса», только откуда эти полчаса отсчитывать – никто не знает. Старый велосипед у столба. Полицейский наряд на скамейке, вылезли из своего бронированного уазика, трое – казалось, зачем бы тут столько? – развалились, отдыхают, тоже, наверное, жарко им в форме. Собака спит. Этой никакая жара нипочём. Пара случайных прохожих. Да ещё вот они двое. И всё. Леший был главный в их компании – и по сути, и по камуфляжу. На груди его висел тяжёлый архиерейский крест, в то время как Вадим был в рясе простого монаха. Конечно, молодо выглядел Леший для епископского сана, но для такого облачения были свои причины, и приходилось надеяться, что гримёр постарался на совесть. Леший… Леший давно уже не называл себя никак иначе: прошлое осталось позади, и нечего было вспоминать о том, как его звали когда-то. Он по природе был молчалив, более предпочитая слушать, нежели высказываться, да и остерегаться не мешало, дабы кто-то не услышал и не запомнил его голос. Незачем это. Вадим – напарник – тоже всю дорогу сосредоточенно молчал, за исключением тех нескольких фраз, когда они брали билеты. Вадим долго и жадно ждал этого дня, но теперь держался отрешённо – так, как и должен. Похоже, с ним не будет больших проблем. Что ж, подумал Леший, коллега неплохо держит себя в руках – так, словно всё на время забыто, словно никогда и не слыхал про то, что случилось. Вадимову сестру, Лику, убили – зверски, перед тем надругавшись. И её сына Мишку, племянника Вадима, тоже убили. Зарезали. А мужа её, Глеба, сожгли живьём. На глазах у жены и сына. Нелюди. Не нужно об этом думать, одёрнул он сам себя. Голова должна быть холодной и ясной. Тем более, сам через подобное прошёл. Когда-то, бесконечно давно. Четыре года назад. Леший достал платок и, приподняв камилавку, вытер вспотевший лоб. Эх, бородища эта поповская, будь она неладна, чешется под ней… Очень уж жарко сегодня, как бы грим не расплылся. Вадим тоже был в чёрной повседневной рясе и чёрной же иноческой скуфейке. У него-то своя борода, не фальшивая. Коротковата для монаха, да ладно уж… Хорошо, тут рядом монастырь, примелькались, верно, служители культа. Поди, ещё на двоих духовных никто и внимания не обратит. То и надо. А под рясами ого-го сколько всего спрятать можно. И вдруг: – Помогите!! – пронзительный женский крик резанул по ушам. Они увидели девушку, а может – совсем молодую взъерошенную женщину, выбежавшую из здания вокзала. На щеке её под ухом была размазана кровь. Женщина чуть не наткнулась на Лешего и отчаянно вцепилась в него. – Помогите, батюшка! – Что случилось, дочь моя? – с принужденным участием спросил Леший, играя свою роль – духовного пастыря и одновременно утомлённого дорогой пассажира. Эх, как некстати эта история! Им бы край надо поскорее исчезнуть, раствориться, не привлекая внимания, а тут, как назло, такое!.. – Меня ограбили! – чуть не плача – да и плача уже, – женщина вцепилась ему в руку. – Деньги, забрал, кольцо… Серёжки сорвал! – Кто? Где?! – Только что! Да он ещё там! Заскочил в туалет… Не вмешаться Леший с Вадимом уже не могли. А вмешаться – значит погубить всю операцию, так тщательно разработанную… И тут на помощь пришёл случай. Из-за угла показался тот самый наряд, сидевшие на скамейке лейтенант и двое сержантов. Увидев полицию, женщина бросилась к ним. – Помогите! Надо отдать должное, среагировал лейтенант профессионально быстро – и это говорило о многом. О том, что держатся они здесь начеку, и это скверно… Тут же двое с автоматами вломились в мужской сортир и выволокли кавказской наружности мужика, руки – тоже профессионально – за спину вверх так, чтобы тело ломалось в пояснице, мешая идти. – Он? – спросил лейтенант. – Он, гад! – женщина попыталась вцепиться в грабителя, но ослабевшие ноги подогнулись, и она осела на гладкий бетонный пол. Сержанты же сноровисто обшарили карманы задержанного, в которых, действительно, оказались и женский кошелёк, и кольцо, и серёжки. – Твои вещи? – Мои… – Валет, тебя предупреждали на моей территории вести себя тихо? – вполголоса зло сказал лейтенант, бросив косой взгляд на Лешего с Вадимом. – Предупреждали? Теперь огребёшь по полной. – Гражданин начальник… – начал было Валет, но уже щёлкнули наручники, и сержанты, вновь дугой согнув задержанного, поволокли его прочь. – Лейтенант Кобяков, – слегка коснувшись козырька фуражки, представился офицер. ­– Документы предъявите! – потребовал он у Лешего. – Возможно, будете вызваны в качестве свидетелей… А ты, Валентина, иди домой. Понадобишься – найду. – Её на освидетельствование надо! – встрял Вадим. – Зачем? – отрубил лейтенант, пристально взглянув на него. – И так всё ясно. А потом случилось непредвиденное: лейтенант предложил подбросить их до монастыря. Там их, естественно, никто не ждал, что сразу же вызвало бы подозрение полиции, поэтому пришлось выкручиваться: – Вы лучше наши вещички подбросьте, а мы пока пешком пройдёмся. После поезда, знаете, хочется воздухом подышать, – обмахиваясь платком, сказал Леший, ни одни движением не выдавая сожаления о том, что в недрах полицейского уазика «горят» их сумки. Конечно, ничего внешне подозрительного в сумках не было, но это лишь на первый взгляд. Если кому-то чересчур дотошному вдруг захочется исследовать их детально, его ждёт много сюрпризов. Что ж, придётся надеяться на то, что то короткое время, пока машина едет до монастыря, у них в запасе есть. Ну, плюс ещё минут пять – если куда-то завернёт по пути. И всё. Надо спешить. Они пошли вдоль улицы. Внешне неторопливо, но тем особым шагом – выгибая таз и усилием икр перекатываясь на ступнях – который компенсировал скудость движений и позволял двигаться почти бегом. Поворот, ещё поворот – вот и дачный посёлок кончился, дальше только кладбище – и лес. Вроде успели. И удачно – никто внимания не обратил на двух спешащих духовных. Да и вообще, как на заказ получилось, улица словно вымерла: только двое мальчишек попались навстречу – из магазина; да сторож кладбищенский ограду подновлял краской-серебрянкой – тот даже головы не поднял, недосуг ему было. День обдавал жаром. Вдоль дороги, чуть поодаль от ленты раскалённого асфальта, стояли седые от спелости травы, над которыми волнами катился знойный воздух. В воздухе таял слабый запах луговых цветов – не какого-то особого сорта, а всех сразу; тот самый, неброский, который говорит о солнцепёке, лете и прижухлом от бездождья разнотравье. Леший вытащил мобильник – особый, переделанный для работы на полицейской волне. Сами полицаи пока по рации не переговаривались, зато микрофон, установленный в вадимовой сумке, работал исправно. – Какого х…, Валет?! – это лейтенанта голос. – Ты что, не мог аккуратнее? Сколько раз мне тебя отмазывать, а?! И – смех чей-то. Слышно, и Валет зареготал. Эх, суки, они все там заодно, все… – Да ла-а-адно, чё там! Бутылка за мной. Браслеты сними. У кого ключ? И через какое-то время: – Ну-ка, пододвиньте сумку сюда. Поглядим, чем там святые отцы балуются… Всё. Детское время кончилось. Через минуту весь наличный личный состав (Леший зло ухмыльнулся: тот ещё каламбурчик получился) – вся полиция будет, что называется, носом землю рыть. В том, кто в районе держит власть, сомнений не было. А поскольку Организация всегда предупреждала жертву, то и этот местный фюрер, батоно Зураб Лагвилава, больше известный как Чёрный Зураб, конечно, очень даже начеку. Только дурак пренебрегает такими предупреждениями. С Организацией шутки плохи… Иногда, бывало, – правда, редко – случалось достичь цели одними словами, без стрельбы. Это всецело зависело от соотношения мозгов и гонору у клиента. Они побежали – и бежали так, что, казалось, мошкара расплющивалась о тело, как о лобовое стекло летящей по шоссе машины. Удачно, что никого близко не было, не видели, где они юркнули в густой сосновый подрост, и тут же – тренировки не прошли даром! – мгновенно сбросили поповские одеяния, оставшись в грязно-серых джинсах. И незаметно, и вполне прилично для сельской местности. Удобно оружейники продумали крест: нажмёшь незаметную кнопочку – там, где адамова голова – и пожалуйста, вот тебе нож. Да и посох архиерейский из хорошего дерева, пружинит, а внутри тетива… Из такого лука каждый из них сбивал птицу на лету, десять из десяти, проверено. Леший лезвием взрезал дёрн, несколькими движениями выгреб песок. Все тряпки сунули в ямку; сверху – охапку валежника. Собаки, конечно, найдут, но это уж после – и пусть найдут, ничего это преследователям не даст. След проложили дальше, опять на дорогу – ложный, это на какое-то время запутает погоню; потом по нему же вернулись и двинулись в сторону, присыпая за собой траву смесью перца и нюхательного табака: чутьё собакам отбить. В том, что погоня будет обязательно, сомнения не было. Теперь начиналась главная игра. И расклад был не в пользу Лешего с Вадимом: они утратили главный козырь – неожиданность. Ничего другого не оставалось, как только переиграть соперника тактически. И ещё – где-то надо было перетаиться до ночи. Они, конечно, и такой случай прорабатывали предварительно – неоднократно, с вариантами. Поэтому двинулись прямиком к Дорофееву скиту: был тут такой, жил в уединении старик-схимонах по имени Дорофей. Рассудил Леший, что на таком-то виду не станут искать их. Вряд ли ожидают такой наглости. Скорее уж кинутся лес прочёсывать. Дорофей был стар. Он возился на пасеке, временами приостанавливаясь, с трудом переводя дух. На Лешего с Вадимом посмотрел без опаски, но и без интереса. Неторопливо закрыл улей, отошёл к сараю, сложил все свои принадлежности – дымарь, рамки с сотами, снял с головы сетку, перекрестился. – С чем пожаловали, добрые люди? –В гости зашли, – ответил Леший. – До темноты позволишь отдохнуть, хозяин? –До темноты, значит… А потом что? Не по-людски. А вы кто же такие будете? Леший молчал. Они прошли за монахом в тёмную келью, где в углу теплилась лампада и горело несколько свечей перед образами, и только там он неохотно ответил: – Кто мы – про то тебе лучше не знать. – Вот как… Знаете, я вам так скажу: я здесь один, Господь оберегает. Молюсь о душе своей грешной – и не мешайте мне, Христа ради! Вам, сами посудите, лучше бы в деревню пойти. Там и до ночи, и на ночь остановиться можно. Ступайте себе с Богом! – Нам, видишь ли, отец, в деревне несподручно. А тебя мы не стесним, ты даже и не заметишь, как уйдём. Нам всего-то три-четыре часа переждать надо… – Не смущайте душу. Зачем просите? Ведь всё равно сделаете так, как вам надо? Вы, поди, из Организации или… так? – Из. Считаешь, плохо? –О том не мне судить. Одно скажу – зло всегда родит зло. Задумайтесь. То, что вы делаете – неправедно это. – А что мы такого делаем? –Казните грешников. Что, не так? Так… А кто вам дал власть решать? На небесах-то об одном грешнике кающемся радости больше, чем о десяти праведниках. – И там же сказано, – встрял Вадим, – что око за око! Не так разве? –Не так! Теперь – не так. Ветхий завет Христос, – Дорофей сотворил крестное знамение, – смертию праведною опроверг. И заповедал иное ­– любите ненавидящих вас… ­– На этом возлюбленном тобой грешнике, – люто оборвал его Леший, – крови столько, что захлебнёшься! На его совести его жена и дочь, – он кивнул на Вадима. – И другие… Ох, много других! Ты что же, совсем не в миру живёшь? Ослеп, оглох, ничего не слышишь, что люди говорят? Так ведь нет, знаешь – вот и про Организацию слыхал. Может, просто знать не хочешь – мол, на нет и суда нет? Ошибаешься – есть суд. Вот он, перед тобой. Или ты думаешь, что и в этом случае другую щеку подставлять нужно?! Плохо же ты Библию читал, иконная твоя душа – Самсон филистимлян за меньшее зло побивал, однако ничего – угодником божьим считается! – Мне отмщение, и аз воздам, – после паузы ответил монах. – Так Господь заповедал… Видно было, как дрожит его подбородок. А может быть, так только казалось от дрожания пламени свечи. – Если спросят о вас – солгу, – помолчав, добавил он. – Приму сей грех. А дальше – как Бог рассудит… Пройдите вон в комнату. Ступайте, ступайте, ложитесь – глядишь, подремлете. А я на молитве стоять буду… Как вас именовать? За кого молиться? –Бог сам разберётся, – ответил Леший. – Ты за него не волнуйся. Они и вправду прилегли. Леший лежал, расслабив мышцы, сосредоточенно заставляя тело отдыхать впрок. Вадим вытащил было пачку сигарет, но, оглянувшись на него, вздохнул и отложил её в сторону: курение на задании, мягко говоря, не поощрялось. Тем более – в монашеской келье. Под пристальным взглядом Лешего Вадим прикрыл глаза и тоже вытянулся на соломенном тюфяке – насколько позволяли его размеры. А Леший снова телефон достал. Снова послушал, о чём говорят. Как и следовало ожидать, полиция ими вплотную занималась, не оставляя, впрочем, и повседневных дел. Фуру вон какую-то с удобрением конфисковали – фермер, видать, крышевое не заплатил. Шофёр стал возмущаться – получил по рёбрам, сидит в обезьяннике. Всё в норме, в общем. Так лежали они около двух часов, лежали в том особом состоянии между сном и бодрствованием, когда мозг, чутко вслушиваясь в окружающее, сам собой отсеивает не представляющий опасности звуковой фон. Они слышали и не слышали потрескивание горящей свечи, монотонное бормотание Дорофея, шум листвы, резкие вскрики ссорящихся где-то в ветвях соек. Большая зелёная муха билась в стекло, не умея найти крохотную открытую форточку. Совсем близко раздалась гулкая дробь дятла – и всё это шло мимо, мимо, но когда из неведомой дали донёсся чуть слышный собачий лай, Леший мгновенно вскочил – бодрый, неутомимый, готовый бежать или драться, в зависимости от обстоятельств. Вадим тоже был уже на ногах. И – снова лай. Теперь уж ясно было, что надо уходить: собака-то непременно учует, это от людей схоронишься, а от неё – нет. Да и всего-то осталось света полчаса каких, потом – темнота, побоятся они в темноте облаву устраивать. А им того и надо: за ночь всё успеть должны, потом можно и уходить. Потом-то – соли им на хвост пусть насыпят… Леший махнул рукой, указывая направление, и они один за другим канули в густом подлеске. И тут – прокол: хотели от собак хоть сигареты растёртые использовать – тот, табак-то с перцем, вышел весь – оказалось, Вадим пачку на тумбочке забыл. Плохо – теперь, если увидят, от старца так просто не отцепятся. Ну – ничего, церковь тоже мафия, своих, небось, в обиду не даст. Шли сторожко, но быстро. Благо, в том направлении просека была. Это тоже они заранее знали: на дело идёшь – карту учи, по-другому никак. Тут вот, возле озера лесного, особняк – этого, конечно, ни на одной карте нет… Было душно. Солнце садилось за лесом, и по озеру ярко стелилась оранжевая дорожка заката, жалящей рябью волн покалывающая глаза – здесь, в чаще леса, ветерок чуть-чуть дышал только над самой водой. Усадьба была, конечно, окружена глухим забором с колючей проволокой поверху. Наверняка и камеры наблюдения имелись. Ну-ну, наблюдайте… Много вам толку от них, когда солнце сядет. Забора не было только там, где участок выходил на берег. Поначалу Леший оттуда и думал проникнуть на территорию, но отказался, поразмыслив хорошенько. Если ему ясно, что здесь самое слабое место, то и охране тоже. Не дураки, на это надеяться нечего. Здесь наблюдение будет строже всего. Тут же, за периметром, начиналась дорога к станции. И асфальтированная стоянка была – для гостей. Любят они гостей принимать, не только этот, все любят. Кайфонуть, оттянуться… А какое же «оттянуться» без собутыльников рядом? Нынче-то никого постороннего нет – кто ж к тебе, отмеченному, сегодня поедет, зло усмехнулся Леший. Своя шкура каждому дорога, приговор-то объявлен. Организация – тоже авторитет, да ещё какой! Поэтому на всей площадке только две машины – хозяйский джип да уазик ментовский, тот самый. И, в стороне чуть – КамАЗ с прицепом. Уж не та ли самая фура? А что, с них, с бандюков, станется – теперь тому бедолаге-фермеру своего драндулета вовек не видать. Пока не выкупит, конечно – если деньги есть. Охраны что-то не видно. Не отсюда, видать, ждут подвоха. А это и на руку: тут, с краю, эстакада для ремонта, с неё-то – ладной, высокенькой, в рост человека – окно, им нужное, как на ладони. Вон оно, второй этаж, рядом с балконом. Теперь без затей: толовая шашка к стреле, да в форточку. Стёкла тут особые, непробиваемые, поэтому точно попасть надо. Ну, с этим-то проблем нет, тренировались. Тем более, на ночь во дворе прожектор включается – за это спасибо отдельное. Вот с чем будет проблема, так это с собаками. После взрыва спустят их всех, как пить дать спустят, и придётся, уходя, бить их ножами, да так, чтобы ни одна не взлаяла. А им же не скажешь, чтоб по одной подходили, они скопом кидаются. Тоже ведь тренированные. Оставалось дождаться, пока в нужном окне свет загорится, а потом погаснет: значит, хозяин спать лёг. Чуток отошли они назад в лес. Леший в два счёта из посоха лук составил, там же и стрела – одна всего, да ведь больше и не надо. Тол тоже в специальной округлой форме отлит, чтобы, значит, оголовком служил. Так, детонатор – на место, бикфордов шнур – на место… Попробовал, натянул пару раз тетиву. Держит, отлично. – Стрелять сам хочешь? – спросил у Вадима. Тот аж позеленел. –Сам, конечно. Я этого столько ждал… – Напрасно. Стрелять должен тот, кто спокойнее. Промахнёшься – другой способ искать придётся. Срок на сегодня назначен. И никто его не отменит. Слово Организации – не пустышка. – Я не промахнусь. –Ну, смотри. Леший оставил Вадима на месте, а сам решил обойти дом. Пока последний свет, глянуть, как часовые расставлены, пути подхода-отхода, да мало ли что ещё. Ещё раз всё осмотреть – это лишним никогда не бывает, особенно в таком деле, как у них. Да и напарнику сейчас одному побыть хорошо бы. Пусть повспоминает. Перегорит. Холодная злость – лучший катализатор. Ничего нового, однако, не прибавилось по отношению к тому, что дали предварительные наблюдения. Тут ведь под видом грибников люди Организации не зря две недели паслись! Из нового – только автомобили на стоянке, вот их-то Леший осмотрел хорошенько (в уазике, конечно, их вещичек уже не было…). Мало ли, вдруг какая машина пригодится. По дороге уходить – последнее дело, да ведь и такой вариант – тоже вариант. Наметил: если так, левый, чёрный – наш, правому шины вспороть. Ну, это – на крайний случай. Дорога узкая, на ней особо не разъедешься, а вся полиция первым делом по ней сюда рванёт. И сейчас-то вон тоже тут… Дважды пришлось хорониться: первый раз обход охраны, а второй – Валет, сучья душа, за сигаретами в багажник лазил. Тут же и пришил бы его Леший, да рановато: сперва главное дело сделать надо. Ладно, потом всё равно своё получит. Вернулся. Тут и окончательно стемнело: там, на открытом месте, ещё видать, а в лесу хоть глаз выколи. И Вадима – не видать и не слыхать. Чуть на него не наступил – хорошо притаился. Это он молодец. И – всё напрасно! Только свет зажёгся – тут же захлопнули форточку наглухо, да ещё и жалюзи спустили. Сперва внутри, потом снаружи. Теперь как стрелять? Одно дело, в комнате рванёт, совсем другое – за окном. Никакой гарантии. Вадим даже зубами заскрипел: – Что делать будем? Лешему такой оборот тоже совсем не по нраву пришёлся. – Думаю. Погоди. А что тут думать! Всё ж сегодня должно быть кончено. И будет кончено. – Так. Вадим. – Что? –Ты на дальние дистанции бегал? –Да. Кандидат в мастера. А что? – А то. Сейчас побежишь на станцию. Аж взвился Вадим: – Зачем?! Спровадить меня хочешь? Добренький, да? Никуда я не побегу! Здесь моё место! Здесь, понял?! И не надо красивых жестов… – Цыц! Дослушай. На станции разыщешь кладбищенского сторожа – помнишь, который ограду красил? – Н-ну, – Вадим тут же утих, когда понял, что его никто не «спроваживает». – Помню, конечно. –Заберёшь у него всю алюминиевую пудру, какую найдёшь. Чем больше, тем лучше. И быстро сюда. За сколько управишься? – Ну… Час туда, час назад. Два часа. – Не успеешь за два: обратно с грузом придётся, да на месте минимум минут пятнадцать потеряешь… Ну, велосипед там, что ли, какой-нибудь найди. Короче, через три с половиной часа – не позже, понял? – жду тебя здесь. Двигаться придётся по дороге, так что будь настороже. Помни: всё сейчас зависит от тебя. Справишься – молодец, справишься раньше – герой. Дуй! Вадим кивнул и, не говоря больше ни слова, исчез в темноте. Леший же приступил к подготовке самого важного этапа, исполнения приговора. Для начала он изъял аптечки всех трёх машин, особую надежду возлагая на дальнобойщика. И не ошибся – активированный уголь оказался в двух из них, причём, как ни странно, в джипе – довольно большой запас. Так-так, а с желудком-то у клиента хреновенько, оказывается. Ну, ничего, скоро такие мелочи его волновать перестанут. Угля, однако, было мало, и Леший обследовал пару старых кострищ, которые приметил ещё при свете. С недогоревших поленьев соскрёб ещё угля толику. Не первый сорт, конечно, но пойдёт. Ещё как пойдёт! Удача, что фермер закупил самое эффективное азотное удобрение – аммиачную селитру. Мешки картонные, по полцентнера. Это Леший высмотрел точно. Самым неподходящим решением было бы притащить сюда мешок с селитрой: неизвестно, сколько алюминиевой пудры сумеет добыть Вадим (и сумеет ли вообще). Да и потом – назад его волочь, что ли? Ага, как же. КамАЗ использовать – само просится. Стало быть, прямо на месте надо готовить… Леший улёгся на тёплый мох и стал ждать, одновременно продумывая варианты на случай неудачи. И варианты, если не сработают и эти варианты. Вадим поступил грамотно: велосипед оставил примерно за километр, и остаток пути проделал бегом, лесом. Дышал он тяжело, и потом от него разило крепко – Леший поморщился: этого он не просчитал, теперь напарнику нельзя слишком приближаться к забору – учуют. Хорошо ещё, что ветер от дома к ним тянет, хоть еле-еле, атянет. Иначе сторожевые псы уже бы заливались. Алюминиевой пудры оказалось около семи килограммов: начатый десятикилограммовый мешок. Не иначе, как на всё кладбище было рассчитано. – Сторожа связал, до утра не освободится, – отвечая на незаданный вопрос, отрапортовал Вадим. – Отлично. Передохни пока. Надо, чтобы дыхание в норму пришло. –Угу… –Вадим! – Что? – Какая атомная масса кислорода, помнишь? –Не-а. У меня по химии тройка была. – Плохо. Шестнадцать. А у алюминия? – Да зачем это? – А вот зачем. Четыре эн-аш-четыре-эн-о-три плюс два алюминий плюс це равно алюминий-два-о-три плюс це-о плюс четыре эн-два плюс восемь аш-два-о. Последние три компонента выделяются в виде газов. Зная атомные веса, можно прикинуть пропорции смеси. –Ну и что? – Ничего. Это реакция такая. Экзотермическая. Вот мы её и используем. Для достижения, так сказать, наших благородных целей. – А как? – жадно спросил Вадим. – А так, – ответил Леший. – Аммиачная селитра, алюминий и углерод. Эта милая смесь, которую мы приготовим, называется аммонал. Правда, сама по себе она не взрывается, но для затравки вполне подойдёт наша толовая шашечка. Уголь вот, алюминий тоже в наличии, селитра в фуре. –О! И это всё грохнет? Все три тонны?! – Не все, конечно. Только те, на которые алюминия хватит. То есть, по моим прикидкам, около пятидесяти килограммов. Остальное польём дизтопливом – какая-то часть тоже сдетонирует. Надеюсь. В общем, с них хватит. В тротиловом эквиваленте самое малое килограммов сто тридцать выйдет. – Так это всё тут к чёрту разнесёт! – Точно. А теперь незаметно пробираемся к фуре – там под брезентом свободное место есть. Слева – ведро с соляркой, я уже приготовил. Осторожней, не разлей. От фонаря на заборе КамАЗ давал длинную тень, которой они и воспользовались. Хотя вряд ли охранники так уж тщательно следили за площадкой, но исключать такой вариант нельзя было ни в коем случае, потому двигались ползком и крайне медленно: в темноте медленные движения практически незаметны. И только оказавшись у борта, одним махом юркнули внутрь и затаились. По-прежнему было тихо, только где-то далеко-далеко хохотал и рыдал филин. Леший включил подсветку на мобильном – опять-таки не стандартную, а синего цвета. Такой издалека не виден. Действовали с поспешностью, но бесшумно. Вспороли мешок, на глаз отмерили, замешали с углём и пудрой. Леший выплеснул на мешки солярку – этот-то запах не должен демаскировать, тут такого хватает, да и шут с ним, скоро всё равно тревога начнётся. В ведро утрамбовали смесь, сколько влезло, остальное пригребли поближе и завалили мешками. В центр Леший осторожно втиснул тротил с уже отмеренным по длине кусочком шнура. ­– Зажигалка есть? Проверь. – Две. Проверял. Обе работают. Что ж, Вадим держится неплохо. Головы не теряет, хотя и видно – волнуется. Ничего, на его месте каждый из равновесия выйдет… – Так. По сигналу – я нажму клаксон – зажигаешь шнур. Убедись, что горит. Выпрыгиваешь и бежишь к лесу, причём зигзагами: будут стрелять. Поймаешь пулю – будешь дурак. Бросить тебя не брошу, но когда очухаешься – получишь по полной. Так что поберегись. Понял? – Понял... –И ещё. Взрыв будет очень мощный. Беги как можно дальше, считай до двадцати – медленно – потом падай. Лучше за какое-нибудь дерево потолще. Рот держи открытым, чтобы барабанные перепонки не порвало. – Да помню я, мне же целый курс читали!.. А ты? – А я в кабину. Сейчас спектакль будет. Ты, главное, до сигнала не показывайся. Леший вылез и, уже не особо скрываясь, скользнул к кабине. Дверца не заперта, как он её и оставил, палка с рогулькой нужного размера – на сиденье. Провода зажигания он соединил заранее. Теперь главное, чтобы мотор завёлся. На звуки стартера сразу же развернулся прожектор. Закричали. Леший высунулся из окна: ­– Хрена вам! – заорал он. – Это моя машина! Я её на свои купил, заработанные! Пусть их думают, что это хозяин решил своё добро вернуть. И правда – заматюгались там, заорали – что, не разобрать: двигатель, наконец, взревел. Однако не стреляли пока: клюнули на выдумку, один только побежал разбираться. Леший, не теряя времени, выводил неуклюжую машину в створ ворот. Закрепил руль. Потом выжал сцепление, наклонился, зажал утопленную педаль газа рогулькой (хорошо, крепко держит!) и, уже выпрямляясь, метнул нож в распахнувшего дверцу полицая. Нажал сигнал и вывалился на противоположный бок. КамАЗ взревел и рванулся к воротам – и только тут раздались первые выстрелы. Ну, под пулями Лешему прыгать не впервой. Бежал в полную силу, то и дело вправо-влево смещаясь – не намного, на корпус всего, чтобы целиться было труднее. Вадим тоже держался грамотно. Да не очень и стреляли: грузовик уже выбил ворота и подбирался к дому, теперь они больше им были заняты. Пора! Он распластался в прыжке, выбрав подходящую ямку в кювете, и тут же прожектор метнулся в сторону: сообразила охрана, где теперь главная их забота. Да поздно: тяжело, словно нехотя, ухнуло сзади, и на секунду стало всё видно, как при молнии в грозу, только свет был с каким-то малиновым отливом. Волна взрывная прошла поверху, да так, что ошеломлённый Леший на какое-то время перестал что-либо соображать. Над усадьбой взвилось грибообразное облако, быстро уходя вверх – как при маленьком ядерном взрыве. И тут же посыпался всякий мусор: сорванные листья, сучья, поднятый мох и всякий лесной сор. А круглое облако всё поднималось, расталкивая небесную дымку, и освободило луну: стало видно, что творилось сзади. Что-то там горело, рушилось. Не выжил никто. Это они проверили сразу, как только в себя пришли. Всё, выполнено задание, мать их… Вдруг Вадима затрясло: крупной дрожью, с икотой, с лязганьем зубов – реакция. Ничего, это часто так бывает. Леший достал фляжку, глотнул сам, протянул напарнику: – На. Вадим, с вымазанным грязью лицом, судорожно припал к горловине. И тут же вырвало его. –Ничего. Это нервы. Глотни, глотни хорошенько… Уходить пора. Леший подобрал чужой автомат – уцелело оружие, и патроны на месте – и закинул на плечо. Может понадобиться, а потом недолго и выбросить. –Двигаем лесом. Шевелись. На краю деревни им должны были оставить машину – старый фольксваген, синий. Там можно будет переодеться. Там новые документы. Шли молча. Сколько уже чужих жизней на его счету, думал Леший, впрочем, война на то и война, так во все времена бывало, и нынешний век не исключение. Уже рассвело, когда они вышли к скиту. Вернее, к тому, что от него осталось. Головни ещё тлели, тянуло острой гарью. Отец Дорофей лежал навзничь, застывшие глаза глядели в небо. На рябом от старости лбу припухла маленькая дырочка от злой пистолетной пули, вокруг которой кружком уселось несколько ранних мух, алчно прильнув хоботками к запёкшейся крови. Что ж, на той войне, которую Лешему приходилось вести, случалось, погибали и посторонние. Вернее, те, кто считал себя таковыми – на самом деле, посторонних тут не бывает. Враги добрались и сюда… Леший глубоко вздохнул, не отводя глаз от трупа. Жалости не было в его сердце: каждому достаётся своя судьба. – Что ж, – сказал он, словно продолжая старый спор. – И всё-таки ты был не прав, монах. Зло не всегда родит зло. Зло родит зло только тогда, когда оно не наказано... Автор: Д. Федорович

После смерти мужа Надя сначала вообще не спала... Проводила ночи, лёжа с закрытыми глазами. Отсчитывая тонкий писк часов, провозглашающий завершение ещё одного часа. Становилось ещё ближе к утру. Это была, вроде бы, бессонница, но какая-то странная, неокончательная. Надя часами лежала неподвижно, как в очень глубоком сне, двигать руками и ногами было тяжело, веки невозможно было разомкнуть. Но безутешное серое вещество внутри головы не переставало пульсировать ни на минуту. При этом невозможно было сказать, чем был занят Надин мозг, о чем думал. Он не думал ни о чём конкретном, вяло перематывал события последних месяцев в произвольном порядке, но упрямо не отключался. После таких ночей дни превращались в серый полупрозрачный кисель, когда каждое движение давалось с едва заметным усилием. Словно воздух был чуть плотнее, чем обычно. Этот странный воздух проникал внутрь, затормаживал, голова кружилась. И так-то жить приходилось через силу, а тут и вовсе невыносимо стало. И весь день Надя мечтала, как упадет вечером на кровать и заснет мертвецким сном на много часов подряд. И она падала, и застывала в своей широкой кровати, под своей половиной тяжелого одеяла. Но реальность не отпускала её. Через два месяца такой жизни в полусне, после нескольких серьёзных ошибок в рабочих документах, потерянной в транспорте шапки и дважды не закрытой на ключ квартиры Надя пошла к врачу. Сначала к терапевту, потом к неврологу, потом к психотерапевту. Эти долгие, отнимающие силы, походы в поликлинику стали как будто частью сна наяву. Психотерапевт выписала таблетки – белые и голубые. И Надя начала спать. Но не высыпаться. Вечером она словно медленно погружалась во мрак, в тяжелую липкую жижу, лежала под толщей этой жижи до утра, а под звон будильника никак не могла из неё выбраться. Каждое утро она словно восставала из мёртвых, но как-то не до конца. Днём в голове было яснее, но тело сопротивлялось таблеткам, его тошнило, трясло мелкой дрожью, и Надя впервые поняла, что такое «скованность движений». Психотерапевт заменила одни белые таблетки на другие, тоже белые. И вот с ними Наде постепенно стало хотеться снова жить. Она перестала казаться себе деревянной марионеткой, снова можно было вдохнуть полной грудью и даже улыбаться. Таблетки удивительным образом сделали воздух свежее, краски начинающейся весны ярче, а звуки, раньше отдававшиеся в голове, как в пустом колоколе, наоборот – приглушили. Засыпать Надя стала как раньше, как нормальный человек – в одни дни дольше, в другие – едва коснувшись подушки. Потом началось другое. Каждое утро Надя начала просыпаться в 5.05 утра. Щёлк – и сон словно выключали, она открывала глаза и смотрела на большие светящиеся цифры часов у изголовья. Пять-ноль-пять. И ни минутой больше. Сначала Надя недоумевала, потом её даже заинтересовал новый виток чудачеств собственного организма, и она со смехом рассказывала о нём коллегам за утренним кофе. Но в один из дней, когда сон закончился особенно резко, и Надю словно вытолкнули из какого-то мира в другой – грубо, неаккуратно, - она посмотрела на часы и тревога вдруг заполыхала в ней. На часах было написано SOS. Именно так выглядели эти две пятёрки и ноль между ними. В предрассветной серости яркими оранжевыми буквами часы кричали ей: SOS. SOS! SOS! – каждое утро. А она и не замечала. «Может, я с ума сошла?» - спросила себя Надя вслух. В этот момент часы переключились на 5.06, призыв спасать кого-то пропал, но тревога осталась. Чуть затерявшись среди размеренного течения одиноких будней, она с новой силой вылизывала Надины рёбра изнутри в 5.05 утра. Каждое утро начиналось с немого вопля кого-то невидимого. «SOS!!!» – кричала вселенная. Спасите? Спасайтесь? Куда бежать? Как понять это всё?! Коллега посоветовала гадалку – проверенную, с картами и опытом. И Надя пошла. На удивление обычной женщине с неровно подведенными глазами и непрокрашенными седыми корнями волос зачем-то рассказала всё, как будто покаялась: трое нерожденных детей, одна замершая беременность, муж обижал, терпела, потом вдруг умер от инфаркта – молниеносно. И вроде жили плохо, ругались-мирились, приняла его обратно после похождений «налево», а вот умер он – и пустота. И сначала депрессия, бессонница, а теперь вот это SOS каждое утро. И что всё это значит? Гадалка карты раскладывала молча, переворачивала неторопливо, смотрела в них как-то недоверчиво, словно приценивалась. Наговорила в итоге белиберды. Какие-то дураки, маги, виселицы и колесницы, башня и звезда. Из плохого Надя запомнила про потерю энергии, из хорошего – обновление и неожиданную радость. Но ничего из того, что она услышала, не объясняло, что делать с ежеутренним пробуждением в 5.05 и кого спасать. «Разберёшься, кого спасать», - устало сказала гадалка и ловким и точным движением собрала потрепанную колоду со стола. На следующее утро Надя впервые не пыталась «доспать» после своего пробуждения в 5.05, а встала и сварила себе кофе. В голове было ясно. Хотелось хорошенько подумать над тем, как разбираться с этими Знаками Судьбы и с чего начать. Надя не особенно верила в метафизику, но понимала, что Знаки игнорировать нельзя, тем более, такие навязчивые. Мысли перетекали от одной к другой, ничего конкретного в голову не приходило. Надя стояла у окна и вдруг поняла, что смотрит на рассвет. Небо раскинулось перед ней розовым шелковым платком с переливами, становилось всё ярче, и даже дух захватило от такой красоты. Май, утренняя заря. Надя открыла окно, в сумрачную тихую кухню хлынули свежесть утреннего города, уютный звук проезжающих вдалеке редких машин и близкая перебранка воробьёв. Она простояла так несколько минут, втягивая в себя воздух и удивляясь любви к запаху влажного асфальта. Потом солнце дотянулось первыми лучами до Надиной кухни, брызнуло прямо в глаза. И тут же безжалостно просветило: окна были не мыты с прошлого лета и солнечный свет пропускали приглушенно. В тот день перед работой Надя вымыла кухонное окно, а вечером – остальные два. Следующие утра были похожими: проснувшаяся всё так же в 5.05 Надя пила кофе на кухне, любовалась рассветом (через помытые стёкла! – с особым удовольствием) и размышляла. С вопросов о том, кого ей нужно спасать, мысль непременно скатывалась к вопросу: «Как жить?» Казалось бы, после смерти мужа, такой внезапной и оттого по-прежнему невероятной, течение жизни Нади не особенно изменилось. Она всё так же вставала утром, пила кофе, шла на работу, работала, приходила домой, ужинала, смотрела телевизор, ложилась спать. Когда был жив Слава, то всё было примерно то же самое, разве что ужин она готовила на двоих – муж никогда не завтракал, а обедал на работе. Выходные он проводил «на объектах», и лишь за несколько недель до его смерти выяснилось, что это были за «объекты». Надя в эти дни обычно спала до обеда, потом лениво завтракала, смотрела телевизор, гладила бельё, драила и без того не грязные полы, перемывала посуду, чистила ковры и коврики, иногда ходила на рынок. Мужа Славы почти не было в её жизни, виделись они пару-тройку часов в день, часто ругались и даже дрались. Но когда его не стало – совсем, физически – Надя не ощущала ничего, кроме пустоты. И все её простые и до сантиметра выверенные ежедневные действия словно потеряли вес, смысл, значение. Так часто она хотела развестись со Славой, потому что ощущала свою ненужность и одиночество. Но теперь оказалось, что её жизнь держалась на муже, вращалась вокруг него, мысли, дела, стремления и мечты – всё было связано с ним. Вслед за ним умерла и та часть Нади, которая стремилась к лучшему, верила в то, что однажды все наладится. Раньше ей казалось, что она буквально умирает от того, что нелюбима своим мужем. Сейчас же она понимала, что все эти годы угасания их брака она была жива, очень даже жива. Она ждала, она надеялась, она чего-то хотела. В те дни, когда организм включался в одно и то же время каждое утро, по-настоящему она не хотела ничего. Разве что разобраться – что ей пытается сказать... кто-то невидимый. И вот теперь, разглядывая из глубины своего одиночества приход в город лета, Надя неосознанно желала опереться на мысль о будущем. Представить свою дальнейшую жизнь, понять, для чего и зачем всё это. В одно из утр – оно было особенно яркое и красивое – Надя бросила недопитый кофе, достала из шкафа старинный спортивный костюм, впрыгнула в кроссовки – и побежала на улицу. Было воскресенье, половина шестого утра, зачинался длинный никчемный день, и она порадовалась самому импульсивному желанию – выбежать из дома в эту утреннюю свежесть. И побежала. Когда-то в юности она бегала и даже участвовала в соревнованиях района, и сейчас тело тяжело, но благодарно встряхивалось от каждого шага. Долго бежать не получилось, дыхание сбилось, икры одеревенели. Но радость движения и единения с теплым ароматным утром захлестнули Надю. Она перешла на шаг, и шла, шла, шла, пока были силы. Домой вернулась к 8 утра и впервые за много месяцев с аппетитом поела. Даже так – сожрала глазунью из трёх яиц! Надя начала бегать. Каждый день в любую погоду. Похудела, посвежела, купила путевку на август в санаторий в Пятигорске, начала красить глаза и губы. Но каждое утро она просыпалась в 5.05 – ни позже, ни раньше. Всё тот же SOS. И – Надя признавалась себе во время пробежек – «спонсором» её активностей было именно это обстоятельство. Она мечтала проснуться хотя бы в 7 утра. Ну, хотя бы в 6.30. Да ладно, хотя бы в 5.10 – лишь бы не видеть этого пугающего слова на циферблате своих часов. Однако жизнь настойчиво что-то говорила ей, но что – невозможно было разобрать. Была середина июля. Половина седьмого утра. Надя бежала привычным маршрутом – от дома через парк, потом вдоль проспекта Ленина, потом сворачивала у цирка, и – в обратную сторону. И тут музыка в ушах (а Надя начала слушать музыку!) оборвалась – разрядились наушники. Она с досадой вытащила из ушей гарнитуру. Дальше бежала, вынужденно прислушиваясь к звуку своего дыхания и – к просыпающемуся летнему городу. И вдруг зацепил и сразу встревожил странный звук откуда-то из-за низких колючих кустов. Сипение, кряхтение и писк – всё слилось в один отчаянный вопль, тихий, но пронзительный. Надя пошла по мокрой от росы траве, полезла в кусты, и оттуда, из-под колючих веток извлекла коробку – старый, трухлявый картон, влажный и податливый. Внутри лежали три комка слипшейся шерсти и вопили, срываясь на сип. Надя даже не сразу поняла, что это крошечные котята, сначала подумала, что крысы. Потом она прижимала эту грозящую развалиться в руках коробку к себе, шла в сторону дома быстро, но по возможности аккуратно. Котята то затихали, то принимались пищать и вопить с новой силой. По дороге увидела вывеску – круглосуточная ветеринарная клиника – и свернула туда. Дверь была закрыта, пришлось тарабанить, чтоб услышали. Открыл сонный взлохмаченный мальчишка, но при виде коробки тут же проснулся, пропустил Надю внутрь, побежал надевать перчатки. - Только у меня нет денег, - крикнула ему в спину Надя. - Понятно! – с готовностью ответил тот, появившись на пороге уже совершенно настоящим врачом-ветеринаром. Котятам оказалась неделя от роду. Два мальчика и девочка («Но пока это не точно!» - сказал мальчишка-врач и засмеялся). Здоровые, чистые, но обезвоженные и продрогшие. - Кошка кормящая есть? – спросил ветеринар деловито. - Нету, - призналась Надя. - Выкармливать будете? - Буду! Врач вручил новоиспеченной хозяйке трёх слепых котят листок бумаги. В нём значилось: купить заменитель кошачьего молока, пипетки или специальные бутылочки («Господи, чего только ни бывает!» - не сдержала изумления та), ещё какие-то незнакомые названия – и схема кормления. - Каждые два часа? – переспросила Надя, заглянув в исписанный на удивление понятным почерком листочек. - И днём, и ночью, - безжалостно кивнул врач. В этот момент котята на пелёнке зашевелились и запищали ещё активнее, как бы подтверждая свои потребности. - Надо так надо, - сказала Надя, и молодой врач поддерживающе улыбнулся. Она шла домой, неся всё ту же грязную коробку и три жизни в ней, и думала – быстро, чётко, на перспективу. Отпуск в августе отменяется, две недели надо взять сейчас, чтобы кормить малявок по графику. Позвонить начальнице, она поймёт. Зайти в магазин за смесью для кошачьих детей. Там же посмотреть что-то, чтобы сделать гнездо им – тёплое и мягкое. Уже через час она купила маленькую уютную лежанку с высокими бортами, там котята жались друг к другу и продолжали сипло пищать, пока она, боясь и чертыхаясь, не накормила каждого по очереди из обычной пипетки. Они уснули, а Надя осторожно гладила их по крошечным головам. Черных мальчишек назвала Чуком и Геком, а серую девочку Соней, она была самая маленькая и тихая, даже пищала как-то деликатно. Потом они проснулись, и она снова их кормила и гладила, потом ещё раз, и ещё, и перед тем, как лечь спать – в два часа ночи – покормила своих тепленьких слепых подопечных ещё раз. В начале пятого проснулась от тоненького писка, Чуку не спалось, он разбудил брата с сестрой, и все вместе они беспокойно копошились. Снова сеанс приема пищи — и Надя уснула рядом с лежанкой, прямо на полу. Проснулась, когда уже было совсем светло, котята ворочались, но не пищали. Она погладила их, пошла на кухню, поставила турку на плиту и посмотрела в окно. На улице было непривычно шумно, обычно утренний кофе выпивался в спокойном созерцании просыпающегося города. А сейчас ездили машины, уже куда-то деловито шли люди. Надя заглянула в спальню, посмотрела на часы – 7.55. Почти восемь утра! Восемь утра! И никакого SOS! - Эй, ребята, - Надя опустилась на колени перед тремя своими найдёнышами, - похоже, кто надо - спасён? Соня лежала тихонько, перебирая лапками, Чук уже пытался поднять тяжелую голову. Гек тыкался носом в бок брата и был, кажется, доволен происходящим. Надя осторожно погладила между ушами каждого, легонько пощекотала Сонино серое пузо, подивилась, какие большие лапы у Гека – видно, будущий богатырь... На кухне, чуть слышно шипя, сбежал из турки кофе. Автор Женя Борисова

Веретено Про избу, что на отшибе стояла, недоброе говорили. Да и про хозяйку саму — не меньше. Что, мол, если забредет на огород ее какая-нибудь скотина, коза, там, или корова — непременно потом заболеет. Ребятня босоногая за подвиг почитала ночью через плетень перемахнуть да заглянуть в окно, а то и до утра просидеть под ним, в три погибели скорчившись. А потом рассказывать, что до рассвета лучина горела, мол, да жужжало колесо прялки. Но если приключалась с кем хвороба, немочь нападала — все одно, за Белый Яр шли да уже от калитки начинали кланяться и просить: — Не оставь, Меланья, помоги! Занедужил дед, не встает с полатей! Никогда еще хозяйка не отказывала. Бывало, и дело на середине бросала — хлеб недопеченный, скотину недоеную, избу неметеную — так и шла сразу. Придет, травок заварит, побормочет что-то — глядишь, и отступит хворь. Те из просителей, кто поумней, сразу предлагали в ответ воды наносить, или дров нарубить, или порог покосившийся поправить. На пироги зазывали, угощали лесными ягодами и медом. Меланья подарки с поклоном принимала, за услуги благодарила — и расходились все друг другом довольные. Но стоило кому-нибудь о плате хоть словечко проронить или кошель с медью сунуть, сразу хмурились брови, губы в нитку поджимались: — Ничего мне не надо. Смогла — помогла. Все ж люди… Словом, хоть и говорили разное, но любили хозяйку, а за глаза звали — наша Мила, и в обиду чужим не давали. А летом и осенью, когда муж ее в дружине за князя воевал, частенько заглядывали — по хозяйству помочь. Так и жили. Лето в этот раз выдалось сухое, дымное, заполошное. Поговаривали, пшеницы мало уродилось, яблоки в садах еще в завязи наземь попадали, грибов в лесу — тех и туеска не наберешь. Но белоярских напасть миновала. В низине земля не так уж сохла, а может, пряжа, в колодец брошенная, Мокоши подношение, помогла… Кто знает. Все одно — голода не боялись. Но то у Белого Яра. В других местах куда хуже было. Кое-где, слухи ходили, и вовсе дома по сухому времени от искры или молнии, как пакля, заполыхали — целыми деревнями выгорало. Кто выживал — в город тянулся, там всяко работа есть, а значит, и крыша над головою, и миска похлебки. Иные же, которые к зверям поближе, в кучи сбивались и грабить шли своих же соседей, что поудачливей. К таким вот волчьим стаям порой вожаки примыкали — люди лихие, разбойные. Хоть и были такие подорожные вольницы небольшие, человек по десять, но боялись их похлеще мора. Потом, правда, полегче стало. Сжали пшеницу, в снопы связали, смолотили… Как урожай отпраздновали-отгуляли — дожди полили. Белоярские больше по избам сидеть стали, кроме Меланьи. Она-то, почитай, каждый вечер на дорогу выходила, с холма глядела, милого своего ждала. Что дождь, что ветер — ей все одно. Потому-то первая незваных гостей и заметила. …Эта «волчья стая» не такая уж и большая была, всего-то пять человек, да больно вожак оказался грозен. Хоть и седой, а при сабле, через всю рожу рубец страшенный — с таким и мать родная не узнает. А глаза-то… Как колодцы с гнилой водой. Сразу видно — такому человека загубить, что комара прихлопнуть. Да и остальные ему под стать — злые, но тихие, едут на лошадях молча, только сбруя бряцает. И зоркие. Хоть и дождь лил, а все ж девичью фигурку у камня заметили. — Ты чья будешь? Белоярская? Голос у вожака хриплый оказался — будто ворона закаркала. Так бывает, коли горло в драке перешибут, но не насмерть, а так, чтоб зажило потом. — Белоярская. Сощурился вожак, знак своим прихвостням сделал. Тронули они поводья — лошади встали полукругом. Позади — камень холодный, впереди — конское дыхание шумное. Тут и парнишка-то не проскользнет, не то, что девка с юбками до земли, в платке намокшем. Однако ж стоит — глаза не прячет, только губы побелели. — Коли белоярская, может, и дорогу к деревне покажешь? Погорельцы мы, люди бедные. А у вас, говорят, богато живут… С каждого двора по горсти серебра — авось не обеднеете. Так? Говорит с издёвкою, глумливо. И эти, рядом, ухмыляются. Самый молодой еще и взглядом под платок норовит забраться. А в деревне хоть и не бедствуют, а лишнего мешка зерна нет, не то, что кошеля с серебром. Где-то свадебку по осени играть собрались, где-то дети малые… Меланья голову подняла, прямо в глаза вожаку взглянула. — Отчего не показать. Покажу. Только с утра. Дорогу размыло. И пеший ноги переломает, по темноте-то, а уж конный… Оглянулся вожак, привстал в стременах. И правда, солнце-то уже садится, а дорога вниз идет. Коли здесь под копытами месиво, то что там-то будет? — С утра, говоришь… — щерится. — А сейчас — назад поворачивать прикажешь? Думал — стушуется, а она только плечами пожала. — Зачем же сразу — поворачивать. Моя изба на отшибе стоит — вон, у леса, по тропе. Коли дров нарубить поможете, в сарай пущу на сене переночевать. Захохотал вожак: — Может, и накормишь еще? — Накормлю, ежели щами постными не побрезгуете. Тут уж задумался седой. На юродивую девка не похожа, а живет на отшибе — видать, не любит деревенских, да и они ее тоже. Может, отомстить кому хочет? Али не понимает, кто пожаловал? Потом рукой махнул. Никуда деревня не денется, а ночью на колдобинах и впрямь можно ноги коням переломать. А девку на ночь связать можно, чтоб не побежала к своим, не предупредила. — Уговорила, — усмехнулся. — Показывай дорогу, — и кивнул своим дружкам. Думал вожак, заведет их девка в болото, однако ж не обманула она — в избу зазвала. Коней под крышу пристроила, к своей скотине. В печь сунулась — и вправду горшок щей вытащила. Вожак удивился: — Надо же, не соврала! — А чего врать-то? — девка все так же плечами пожала. — Вас я накормлю, глядишь, и мужа моего на дальней стороне куском хлеба не обделят. «Так вот оно что, — смекнул вожак. — Суеверная. Боится за благоверного, потому людям не отказывает». А вслух сказал: — Как звать-то тебя, блаженная? — Меланья я. Деревенские Милой кличут. Ровно ответила — хоть бы раз голос дрогнул. Поела вольница подорожная — и повеселела. Это на ветру, на дожде легко вид суровый держать, а попробуй в тепле и сытости хмуриться. Разговорились, конечно. Кто-то байки травит, кто-то хохочет, кто-то на Меланию глаз положил — фигура-то у нее видная. Да и сама она, верно, хозяйка хорошая — в избе порядок, чистота, прялка — и та затейливо украшена. Только веретено старое, потемневшее. — Так как — дров не нарубите? Вожак про себя усмехнулся — и не боится спрашивать. Вот ведь смелая! Или глупая? — Вот вернемся из деревни завтра — и нарубим, — хохотнул. — А покуда радуйся, что хоть тебя не тронули. Пугает — а ей хоть бы что. Только косу потеребила черную. — Благодарствую и за это. Коли сами работать не желаете — мне-то хоть дозволите? — и на прялку кивнула. Шайка хохотом грохнула. Ишь, работящая! А вожак только рукой махнул. — Иди, пряди. Кто ж тебя не пускает. Села, по кудели рукой провела… Колесо крутанула тихонечко — нить потянулась. Молчит Меланья, трудится, будто никого больше вокруг и нет. Только напевает вполголоса, а что — не разобрать. То ли причитает по-своему, по-бабьи, то ли просто бормочет, что в голову взбредет. Тянется нитка длинная, Тянется ночка долгая, Ай, госпожа небесная, Выгляни из-за тученьки! Ты из недобрых помыслов Нити прядешь шелковые, Сны навеваешь горькие, Веки смежаешь дрёмою. Али ты младшей дочери Нынче откажешь в помощи? Али ты сны тяжелые Злым не навеешь ворогам? Долго ли, коротко ли — стих дождь. Разбежались тучи, посеребрила луна листья мокрые, траву и плетень дальний. Нахмурился вожак: хоть пили все простую воду, но захмелели, как от вина. Один глаза закрыл, сонный. Следом за ним другой на руки сложенные голову уронил. А Меланья знай себе нить из кудели тянет… Отяжелели у вожака веки, свинцом тело налилось. Лунный свет из-за ставней в глаза бьет, и чудится разбойнику, что распустились у хозяйки косы, до самого пола свесились волосы. Веретено растет, все больше и больше оно, скоро уж в рост человеческий сделается… Встала Меланья с лавки, подошла к тому разбойнику, что у самого края спал — и рукой по голове ему провела. Потянулась к веретену тоненькая ниточка. Закрутилось оно снова, да только уже не кудель прядет — плоть человеческую. Распахнулось окошко, лунный свет заливает горницу, будто молоком. Тихо поет хозяюшка… Тянется ночка долгая, Тянется нитка длинная, Ладно работа спорится, Будет обнова милому. Кожа и кудри буйные Мягкою станут пряжею - И рукавицы на зиму Сделаю я любимому. Белые кости прочные Нитками станут крепкими, Буду я ткать без устали, Кунтуш сошью для милого. Нити из плоти мягкие, С шерстью овечьей схожие. Коль полотно я сделаю - Только кафтан получится. А напоследок милому Выпряду я из кровушки Алого шелка яркого, Будет рубаха к празднику. Спряла одного разбойника — к другому обернулась… Последним вожак остался. Зацепила от него нитку хозяйка — и вздохнула. — Что ж ты пошел за мной, человек? Али не видел, что тени я не отбрасываю? Али не заметил, что под дождем на мне платье сухое было, только платок вымок? Зачем тебе злоба и жадность глаза застили? Не ходить тебе по деревням больше, не требовать серебра, не пугать чужих жен. Радуйся, что не сестре моей под руку попался — та и вовсе заживо прядет. Сказала так — и рукой по глазам его провела. Уснул вожак вольницы подорожной, спряла его хозяйка — а он и не почуял. Ночь миновала, утро и день. А вечером пастушок в деревню вернулся радостный — лошади на луг забрели. Без сбруи, без подков — совсем ничейные. Долго спорили, что с находкой делать, да потом староста велел Меланью позвать. Ее, мол, дело сторона, как скажет — так и будет. Только раз она глянула на лошадей и посоветовала: — Продайте и деньги поделите, что тут судить… А как грянули морозы, инеем ветки расписали — воротился муж Меланьин, любимый да ненаглядный. Многим друзьям чужеземные гостинцы привез, а самые богатые — жене своей верной. Да только она сама его встречать с подарками вышла. А он смотрит, обнимает ее и смеется: — Краса ты моя ненаглядная! Хоть сирота, а такая рукодельница — как ни вернусь домой, каждый раз меня обновкой радуешь!

ВИКА... (мистический рассказ) Иномарка только коснулась девушки, но та, всплеснув руками рухнула на землю уронив кейс и кажется ударившись при падении головой.

АМУЛЕТ ЗАРИНЫ (2) Я прошел по бараньим тропам несколько километров, не спускаясь вниз, но и не выпуская из вида дорогу внизу ущелья. Время от времени по ней проползали автомобили, поднимая целые столбы пыли. Среди машин было немало таких же точно УАЗов как у Каншао, видимо очень популярный автомобиль на местных горных дорогах, и при виде их, я каждый раз садился, прижимаясь пониже к земле, и пережидал. Других машин я не боялся, но старался не попадаться на глаза и им. Я больше не доверял, ни одному жителю Кабардино-Балкарии. Неизвестно, чем может закончиться еще одна встреча. Жаркое, осеннее солнце Кавказа, вышло из зенита, и потихоньку стало клониться в сторону заката. Наверное, по ночам в горах уже холодно. Плохо, если ночь застанет меня здесь, без вещей, нужно успеть выбраться до водопадов засветло. Там, когда мы проезжали, все свободные места были заставлены припаркованными автомобилями. Оставался только узкий проезд, через который мы двигались очень медленно, так как там кругом ходили люди. Кто-то останавливался прямо посреди дороги, сделать фото водопадов, кто-то рассматривал товары на прилавках местных торговцев, также примыкающих к самой дороге. Медленно двигаясь вдоль ряда автомобилей, я разглядывал их номера. Больше всего было московского региона. Меня это удивило, и потому, я это запомнил очень хорошо. Я доберусь до водопадов и попрошу кого-то из туристов, едущих в Нальчик, довезти меня до города. Что я буду делать в городе до отлета, я пока не знал. Я приехал с Каншао сюда в горы в четверг. Уже вечером. Сейчас, скорее всего, пятница, хотя я не могу сказать наверняка, сколько времени пробыл в том наркотическом состоянии, в котором я очнулся. Значит у меня впереди еще три ночи и два дня. Я не очень голоден, но это может быть от стресса и переутомления. А не от того, что прошли всего сутки. Сейчас вполне может быть и суббота. Что я буду делать в городе, я не знал, и думать об этом сейчас совсем не хотелось. Самое главное, добраться до этого города. А там уж как-нибудь решится и все остальное. Я посмотрел на солнце, прищурив глаза и приложив ладонь козырьком ко лбу. Уже не так высоко. Сложно сказать наверняка, но кажется, у меня в запасе осталось всего часа три-четыре до темноты. Туристы разъедутся вечером, вряд ли кто-то останется смотреть на водопады ночью. Мне нужно торопиться, а я даже не представляю, сколько мне еще до них идти. Точно помню, что это был проезд между двух отвесных высоких скал. Вздымающихся метров на триста с обеих сторон дороги. А сейчас я вижу вокруг только горы, покрытые зелеными лугами. На мгновение испугавшись, я тут же сумел взять себя в руки. Вон же внизу дорога, мы точно приехали по ней. Она тут одна, не считая узких съездов, попадающихся время от времени с разных сторон. Она все также пылит и вьется змеей то по одному склону ущелья, то перебравшись мостиком через реку, по-другому. Она привела меня сюда, она же и выведет. Нужно только не терять ее из виду. И я продолжал идти, петляя по тропкам, проложенным то ли людьми, то ли животными, спускаясь понемногу ниже, к реке. Скоро я увидел, как с обеих сторон ущелья, протянувшиеся серые скалы сходятся все ближе. Я на верном пути. Там, где они сойдутся вместе и текут водопады. Рельеф стал круто меняться, и больше не было возможности идти поверху, склоны становились слишком крутыми. Мне пришлось спускаться на дорогу. Петляя змейкой между густыми кустарниками и низкорослыми деревцами, часто соскальзывая на неустойчивой почве и мелких камешках, я спускался все ниже, и шум реки становился все громче. Наконец, добравшись до дороги, я ступил на нее. Итак, дело почти сделано, мне остается только пройти по ней еще немного. Судя по тому, как все больше смыкаются скалы, если смотреть прямо, то самое узкое место уже недалеко. Время в запасе еще есть, до темноты никак не меньше двух часов. Чувствуя безмерную усталость, но, в то же время, безмерное облегчение, я, уверенный, что все опасности остались позади, пошел по дороге. Всего пару десятков метров тянулась дорога прямо потом и круто поворачивала вправо, огибая гигантский камень и скрываясь за ним. Валун, высотой не меньше десяти метров, стоял вертикально. Видимо когда-то, очень давно, он свалился сверху, со скал, и остановился прямо на дороге, воткнувшись в землю. А за прошедшее время, еще и крепко в нее врос. Никто не стал пытаться убрать этот камень с дороги. Гравийка просто огибала его слева. Я уже приближался к нему, когда сквозь шум речки, расслышал где-то позади далекий шум мотора. Резко оглянувшись, я стал смотреть назад, на дорогу. Пыль поднималась еще далековато, в том месте, где крутой подъем заворачивал вправо и хорошо был виден отсюда. Вот, из-за рельефа, вынырнул источник поднимающейся пыли. С огромным облегчением я явственно разглядел небольшую белую машину - это не Каншао. Предстоящая встреча все равно беспокоила меня. Мне не хотелось встречаться ни с кем из местных жителей, я уже оценил здешнее гостеприимство. Наверное, я слишком перегибаю палку, не могут все люди быть плохими, а все эти места состоять из одних Каншао. Но я никак не мог отделаться от ощущения, что увидев, что я здесь один, меня снова могут ударить по голове и отвезти куда-то. Я хотел сойти с дороги и пересидеть, пока машина проедет мимо, но, в последний момент передумал. Меня взяла злость. Видимо, сказалось нервное переутомление и усталость. Которой я сам, до сих пор переполненный адреналином, не чувствовал. Плевать на них на всех! Мне нужно добраться как можно скорее до водопадов, а прячась от каждой машины, мне вряд ли удастся попасть туда скоро. И теперь я готов, меня не застать врасплох. А если еще кто-то захочет на меня напасть и запихнуть в машину силой, я за себя не отвечаю! Подниму с обочины камень побольше и разобью голову тому, кто решит на меня напасть! Я развернулся и пошел дальше. Камень еще немного приблизился, когда сзади, быстро приближаясь, послышался шум едущего автомобиля. Я шел вперед, не оглядываясь, и прислушивался. Хруст камешков, стуки и звон металла в подвеске и тарахтящий выхлоп становились все ближе. Подъехав совсем близко, автомобиль начал замедляться. Я напрягся и подобрался, надеясь, что дело ограничится предложением подвезти и расспросами, откуда я тут взялся. Медленно обогнав меня по противоположной стороне дороги, автомобиль, которым оказалась старенькая «Нива», остановился на обочине. Я, нахмурившись и не поворачивая головы, продолжал молча идти вперед, стараясь краем глаза наблюдать за машиной. Поравнявшись с ней, я вздрогнул и резко остановился. Звонкий девичий голос, который я никак не ожидал здесь услышать, вдруг окрикнул меня. - И зачем бы мне хотеть стукнуть тебя по голове и запихнуть в машину? Вы, москвичи, наверное, думаете, что у нас здесь с мужиками совсем плохо?? – И голос звонко и весело рассмеялся. Оцепенев от того, что только что услышал ответ на свои мысли, я остановился и развернулся. В машине, за рулем, сидела молодая девушка и приветливо смотрела на меня через опущенное пассажирское окно. - Здравствуйте. – Пробормотал я, глядя на нее с недоумением. Она была в машине одна. Сквозь запыленные, но все еще прозрачные задние окна было видно, что все заднее сидение и багажник завалены какими-то большими тюками. Она отстегнула ремень и, открыв водительскую дверь, вылезла из машины. Не обходя ее, облокотилась на капот и, задумчиво оглядев меня с головы до ног, вдруг нахмурилась. - Беда какая-то? – Голос ее, только что звонкий и веселый, теперь стал глухим и тревожным. - Да так, небольшие трудности. – Ответил я. Мне совсем не хотелось обсуждать с посторонними последние события. И я начинал беспокоиться из-за задержки. Вместо ответа она вдруг просто и уверенно подошла ко мне, протянула руку и дотронулась до моего виска. От неожиданности я едва не отклонился, но остался стоять неподвижно. Дотронувшись, она закрыла глаза, а ее прохладные пальцы подействовали на меня как успокоительное. Вдруг стало легче и спокойнее, как будто я вдруг оказался дома и все осталось позади. Но это длилось всего мгновение, она распахнула свои темные глаза и убрала пальцы от моего виска. - Он здесь, за этим камнем, поджидает тебя. Надо срочно бежать, прыгай в машину! – И она бросилась к водительской дверце. А я остался стоять на месте. - Чего ты ждешь? Ты уже почти попался! Быстрее! Я продолжал стоять неподвижно, не понимая ее странного поведения. Кто меня ждет за камнем? Она о Каншао? Но откуда она может о нем знать? Так, а откуда она знала, о чем я думаю, когда проезжала мимо? Мотор «Нивы» завелся, и машина с пробуксовкой тронулась с места. Вывернув руль и выбрасывая щебень из-под колес, она развернула машину, заехав на обе обочины и снова оказавшись на дороге. Резко затормозив, она также, через опущенное пассажирское окно, вопросительно посмотрела на меня. Не снимая рук с руля и, как бы, спрашивая в последний раз. В этот момент сзади раздался рёв, и, обернувшись, я увидел, как из-за камня выскакивает знакомый УАЗ Каншао. Больше не раздумывая, я рванул ручку, и завалился на сидение. Машина тронулась, едва я оторвал ноги от земли, и дернувшейся дверцей мне чувствительно прищемило ступню. Не обращая на это внимания, я вытащил ногу и захлопнул дверцу. Как раз вовремя. Более мощный УАЗ уже поравнялся с нами, и резко вильнув в нашу сторону, чуть не ударил нас боком, прижимая к обочине. Девушка ушла от столкновения заехав на обочину и вильнув от корявой и многоствольной березы, мы продрались через кусты облепихи, сильно ударились дном о камень, невидимый в густой траве и снова очутились на дороге. УАЗ остался позади. Видимо думая, что мы остановимся, съехав с дороги, он сам остановился у обочины. Теперь же он снова бросился за нами в погоню. Наш двигатель ревел так, что казалось, вот-вот он откажет или просто взорвется. Подпрыгивая на кочках машина неслась все быстрее, сзади поднималась столбом пыль, в которой пропал УАЗ. - Он если слишком близко, то ничего не видит. Будет держаться позади. Если успеем подняться к старому храму, то уйдем. Туда он не сунется. – Перекрикивая мотор и шум дороги, прокричала удивительная девушка. Вдруг, на всей скорости она свернула с дороги на примыкающую колею, поднимающуюся круто в гору. Двигатель жалобно застонал и машина стала замедляться. Здесь нас было не объехать, ширины колеи едва хватало на одну нашу «Ниву». С натугой поднимаясь все выше и все замедляясь, мы вдруг выехали на ровную поляну. Посреди этой поляны стояли руины старинного храма, с острыми гранеными куполами, сложенными из камня и высокими, длинными арочными проемами окон. Машина плавно остановилась, натужно гудя вентиляторами охлаждения, и заглохла. - Меня Зарина зовут. - Повернувшись ко мне, сказала девушка. - А я Лей… Игорь. - Лейтенант круче, можно я буду звать тебя так? - Можно. – Глухо сказал я. Не понимая, откуда ей все известно. - Здесь мы в безопасности, эти нелюди не выносят храмов и никогда не подойдут и близко. - Ты знаешь Каншао? - Какой он Каншао? Не называй его человеческим именем, эту нечисть. - Он говорил, что они из старинного рода уденетов, — Я сам удивился, что вспомнил это слово, — и живут отдельно от других людей. Сами по себе. Предки ушли из селений, чтобы не подчиняться каким то богатым… типо князьям. - Я даже слово такое первый раз слышу. – Она усмехнулась. – Не бывает никаких уденетов. А живут они отдельно от людей, потому что они нечисть. И тебе просто невероятно повезло побывать в их логове и выбраться оттуда живым. Очнулся бы ты ночью, когда они в полной силе, ты бы и пикнуть не успел, не то, что уйти от них. На вот, возьми. Она засунула руку за ворот футболки и вытащила какой-то амулет, висящий на цепочке. Сняла ее через голову и протянула мне... *** - Возьми и одень на шею. – Зарина протягивала мне свой амулет. – Иначе ночью сам к ним пойдешь, как позовут. Я протянул руку и взял его. Мы продолжали сидеть в салоне ее старенькой «Нивы», разрушенный храм возвышался перед нами, а вокруг стояла тишина. Пыль, поднятая нами позади на дороге, уже улеглась. В зеркало заднего вида был виден фрагмент дороги, уходящей резко вниз. Он был пуст, Каншао и правда, не поехал за нами к храму. Сжав амулет в руке, я сидел, и пытался собраться с мыслями. Где я оказался и что здесь вообще происходит в этих горах? Я, как будто в другом мире, где есть место таким вещам, о которых я раньше читал только в мистических рассказах. Зарина читает мои мысли и видит то, что происходит на расстоянии. А эти двое, Каншао и старая ведьма, они то кто такие? - У нас их называют просто нечистью. – Снова на мои мысли ответила Зарина. – Они те, кто используют свою силу в злых и плохих целях. - А ты то кто? Почему ты знаешь, о чем я думаю? - Я это непроизвольно… - Она, казалась, немного смущенной. – Я не пытаюсь влезть тебе в голову, если ты об этом. Я просто чувствую. Знаю. Ты думаешь, как будто говоришь со мной. - Расскажи мне, что вообще здесь у вас происходит. Где я оказался? - Ничего тут у нас особенного не происходит. Ты не оказался в каком-то особом месте, как тебе сейчас кажется. Тут также, как и везде, живут люди. Просто тебе «посчастливилось» встретиться с нечистью. Ну и со мной тоже… Но я не из них! Я просто вижу и слышу больше других людей. И я хочу тебе только помочь! - А этим от меня что нужно? - Убить тебя, совершив свой сатанинский ритуал. Забрать твои силы. Так они живут и не умирают, эти выродки. - Но ты ничего не бойся! – Поспешно добавила она. – Я тебя не брошу и с тобой ничего плохого не случится! - Я не боюсь. Но я вообще ничего не понимаю. Подожди. Давай по порядку. Эти двое, Каншао и вторая, та старая ведьма в доме, они что, нечисть? - Ну, я не знаю, как сказать еще понятнее. Они не люди, или не совсем люди. Давай так: ты расскажи мне подробно, как ты тут оказался. Не тут в горах, это я видела, ты ехал с этим нелюдем, думая, что он твой друг. А здесь в Кабардино-Балкарии. Почему ты здесь один и как так получилось, что подружился с ним. А я тебе все объясню по ходу. Я видела, что вы были в городе, потом ехали в горы в его логово. А там ты чудом и каким-то непонятным везением, смог очнуться и сбежать. - Я приехал в Нальчик вчера. В гости. Но так получилось, что те, кто меня приглашал в гости, оказались заняты. И я остался в городе один. А обратно мне лететь только через три дня, в понедельник. Я сидел в кафе в своей гостинице и думал о том, как мне занять эти три дня. Не сидеть же просто в номере, раз прилетел. Ну и тут он подошел ко мне. А! Нет, погоди! Я видел его раньше, он прошел мимо окна и посмотрел на меня. Выглядел он очень заметно, в плаще и шляпе. Старомодно так, сразу бросалось в глаза. Он посмотрел на меня, я на него. А потом, позже, он подошел ко мне уже в кафе и предложил поехать к нему домой. Оказалось, он сидел за соседним столиком. Раз ты тут один, в Кабардино-Балкарии и ищешь досуга и интересного времяпровождения, поехали, говорит, ко мне. Пригласил в гости, в общем… - Сейчас, рассказывая Зарине, как все было, я сам удивлялся тому, насколько все это выглядело глупо. - Сказал, у него дом в горах, погощу у него. Покажет мне заповедные места, достопримечательности всякие. А в понедельник отвезет меня в аэропорт к моему рейсу. Мне было совершенно нечем заняться, и я, видимо, слишком доверчив... Я согласился, и мы поехали. - Извини, что перебиваю. Но, кажется, ты думаешь, что это все было вчера и сегодня пятница? Нет, сегодня воскресение. - Воскресение?! Я что проспал у них больше двух суток?! - Получается, да. Раз ты приехал с ним в четверг. - Так мне улетать уже завтра? Мне нужно как можно скорее добраться до города! - Во сколько вылет? - К вечеру, в 17:00 - Успеем. Я тебя отвезу в аэропорт. Выедем отсюда утром, после рассвета. Ночью нам с ним не справится, лучше и не пытаться. А он может быть и не один. Лучше нам пересидеть. - Где пересидеть? - Здесь, у храма. Я замолчал и снова нащупал плотный четырехугольник документа в тонком кармане предплечья ветровки. Если я не успею на свой рейс, то у меня возникнут большие проблемы. У меня нет ни денег, ни телефона. Второй раз за день, не доверяя уже ничему, я расстегнул молнию и вытащил паспорт. Удостоверится что это он и с ним все в порядке. Точно ли мы завтра успеем? Не лучше ли ехать прямо сейчас? Но, тут же вспомнив, как Зарина сказала, что он ждет меня за тем камнем и я уже почти попался и оказалась права, я решил полностью доверится ей. Она, похоже, очень хорошо знает, что делает. - Что тебе по пути говорил этот нелюдь, пока вы ехали? – Спросила она, когда я додумал свою мысль. - Рассказывал, что он из старинного рода. Что его далекий предок ушел из поселения и занял землю высоко в горах, не желая подчиняться всяким разным сословиям. Так как к тому времени все жители селений становились подвластны наиболее сильным и богатым. - Далекий предок? Да это он сам и был! Нет у него никаких потомков и быть не может. - Он сам? Так, те события, вроде, происходили несколько сотен лет назад. - Ну да. Я же тебе и говорю, что они живут и не умирают. Проводят свои отвратительные сатанинские обряды, забирают силы у людей. Он сам и его сестра владеют большой силой. В те времена, о которых он тебе рассказывал, это не было такой редкостью, как сейчас. Но они всегда использовали ее со злым умыслом. Считая себя выше всех людей, а свою силу, данным им самими небесами правом над всеми властвовать. Они стали самыми настоящими черными колдуном и ведьмой. Обряды их становились все страшнее, и однажды им пришлось уйти от людей в горы. Больше никто не хотел жить с ними по соседству, их стали считать проклятыми. В горах, скрываясь в пещерах, они продолжили свои странные обряды. А люди ущелья, долгие годы и столетия старались держаться от них подальше. Пастухи иногда рассказывали о встречах с этими нелюдями, но бывали случаи, что люди просто бесследно пропадали. Дважды объявлялась охота на эту нечисть, занимающуюся человеческими жертвоприношениями. Чтобы очистить от них землю. Собираясь вместе, люди обходили все окрестности, но находили только брошенные жилища. Даже те, кто обладал силой, не могли ничем помочь. Эти двое всегда были сильнее. А если их кто и находил, то никому потом об этом уже не рассказывал… Так эта нечисть живет и по сей день. Все также, заманивая обманом в свои сети, доверчивых людей, вроде тебя. - Жуть какая! А я то думаю, чего он так проникновенно рассказывает. Вот бы предок, говорит, удивился, посмотрев на современный мир. Он, говорит, не подозревал даже, какая большая Земля… Зарина вдруг молча взяла из моей руки свой амулет. Притянув мою голову к себе, она надела мне на шею цепочку. Затылок, в том месте, где она до него дотронулась, отозвался приглушенной тупой болью. Я поморщился. - Здесь он тебя чем-то приложил по голове. Но раны нет, только ушиб. Она стала мягко ощупывать мне голову. Кроме затылка ничего не болело. Я до сих пор не чувствовал никакой боли, видимо пребывая в нервном и перевозбужденном состоянии. Сейчас же, место удара стало тихонько саднить. Пощупав затылок, убедился в том, что там вздулась шишка. Амулет на шее как будто согревал, хотя я все равно относился к нему с некоторым недоверием. Трудно вот так, в одночасье, принять новый мир, с совершенно другими законами природы. - Мы просидим так всю ночь? – Спросил я Зарину. - Нам нельзя уходить от этого храма. Здесь мы в относительной безопасности. Они не любят храмов и держатся от них подальше. Вот, что я точно знаю. Еще, ночью они становятся сильнее и будут тебя звать. Ты это почувствуешь. Если снимешь этот амулет, пойдешь к ним сам. Это я тоже знаю. А сидеть нам здесь, или попробовать поспать где-то в храме или на травке, я знаю не больше твоего. Как-нибудь сориентируемся. - Спасибо тебе! – Я вдруг почувствовал в ее голосе усталость и некоторую досаду. Да, наверное, в такой ситуации трудно еще и спорить с упрямым ослом. Который продолжает во всем сомневаться. – Если бы мне не повстречалась ты, было бы мне сейчас плохо… - Да, я хочу помочь. – Ее голос и взгляд снова смягчились. – А если бы была хоть какая-то возможность с этой нечистью покончить, я была бы просто счастлива. - Ты тоже обладаешь силой? - Совсем немного. Моя бабушка обладала силой, а мне видимо передалось кое-что по наследству. Я слышу, о чем думают люди. Иногда вижу то, что должно случится или случилось на расстоянии. Вот и все. Амулет этот тоже бабушкин, она оставила его мне. Сказала, что он очень важен и велела никогда с ним не расставаться. И, самое главное, она всегда подчеркивала, что он выводит того, на ком надет, из-под власти любой нечисти. - А живешь ты здесь, в горах? - Да, в поселке, выше по ущелью. Продаю туристам вязаные вещи. – Она указала на большие тюки, которыми были завалены багажник и все заднее сидение. – Я с мамой живу, она у меня одна. Вяжем и продаем. Раз в неделю езжу торговать. Завтра утром собиралась занять место на водопадах. Там надо с рассветом приезжать, чтобы хорошее место занять. А мама не любит, чтобы я ездила по ночам, поэтому еду к вечеру в нижнее село, сразу за водопадами, ночую у тетки и с утра ставлю прилавок. - О, здорово! А я воспитатель в детском лагере. - Знаю. Лейтенант. – Она хитро глянула на меня и улыбнулась. – Ты очень любишь детей. И они тебя тоже. - Ну да, как-то так сложилось само. Не думаю, что я там надолго, но пока не хочется ничего менять. - Зачем же менять то, к чему зовет сердце? - Ну… Там не очень то много платят… - А это очень важно? - Ну да, а как же… - Я даже немного растерялся от прямого вопроса. Я еще ни с кем так откровенно не беседовал о себе, тем более с человеком, едва знакомым. – В наше время все стоит денег. - Ладно. – Она решила сменить тему, видимо прочтя мои мысли. – Давай пройдемся, посмотрим, что тут есть вокруг. И, открыв дверцу, она ловко выпрыгнула из машины. Я последовал за ней. На улице было тепло, несмотря на вечер. Солнце уже скрылось за хребтом, и дело шло к закату. Я оглянулся. Длинные тени гор лежали на противоположных склонах ущелья, а вершины скал еще освещались теплым, оранжевым, предзакатным солнцем. Зарина уже дошла до храма и скрылась внутри, войдя в темный, арочный провал входа. Я пошел следом. Храм внутри был также разрушен, как и снаружи. Долгие века не пощадили даже камень, крошащийся из стен, образуя дыры и провалы. Ничего, из того, что в нем было не каменного, не сохранилось. В конце большого зала, у трех эркеров с высокими арочными окнами, на полу стояла каменная, видно, вырезанная некогда из цельного валуна, купель. Рядом лежал большой, также вырезанный из цельного камня, крест. Вот и все убранство, кроме каменной кладки, из которой были выложены даже прямые конусы куполов. Здесь было не на что даже сесть. Я остановился в центре и посмотрел вверх, под высокие своды. Там было темно, свет проникавший через оконные проемы, освещал стены и пол, но совсем не отражался наверх, под купола. И из-за темноты, казалось, что зал еще выше. Что стены уходят куда-то в небо. Всю свою жизнь я не принимал веру всерьез. Я относился к ней нейтрально, не испытывая ни симпатии ни антипатии. Считая все это старинными готическими сказками. Сейчас же, в новой реальности, мне приходилось признавать самому себе, что люди, обладающие телепатическими способностями, относящиеся к храму с трепетом, знают больше моего. А нелюди, живущие сотни лет, приносящие людей в жертву кому-то и избегающие появляться у храма, несомненно порождения ада. А если есть ад, то где-то там, высоко, непременно должен быть и рай. Мои мысли прервала Зарина, подошедшая сбоку и тронувшая меня за руку. - Не сомневайся. – Просто и тихо сказала она. А я, уже начиная привыкать к тому, что она слышит все, о чем я думаю, вдруг подумал о том, какой она могла бы быть женой. От которой невозможно спрятать даже мизерную заначку. Мне стало весело, а она, вспыхнув и бросив мою руку, поспешно отошла в сторону. - Ночью они обязательно придут за тобой. Сюда сунуться не посмеют. По крайней мере, я на это очень надеюсь. Но все равно спокойно спать и ожидать утра они нам не дадут, я чувствую. Они не собираются тебя отпускать. - А если ночь переживем, то утром мы спокойно отсюда уедем по ущелью? - Я не знаю. Может быть и так, что они нападут на нас утром. Я бы на их месте так и сделала, дождалась, пока мы выедем отсюда, и напала по дороге. Но я точно чувствую, что они придут еще ночью, в полной силе, и попытаются завладеть тобой. Самое главное – нам нельзя выезжать отсюда до утра. Мы и так чудом от него ушли. Мы помолчали. Зарина, как и я пару минут назад, осматривала храм. Глядя вверх, в темноту куполов. - Как мне нужно подготовиться к тому, что они придут за мной? Что вообще нужно делать? - Я не знаю. Я, как и ты, первый раз имею дело с этой нечистью. Хотя и наслышана с детства.- Все также глядя в потолок, ответила она. - Понятно. Тогда просто постараюсь быть готов, когда это начнется. Мы снова помолчали. Мне было трудно ни о чем не думать, но я старался изо всех сил думать о чем-то таком, что можно знать Зарине. Мы так привыкаем разговаривать сами с собой, к внутреннему диалогу, длящемуся всю нашу жизнь, что не замечаем его. А теперь я должен был помнить о том, что все, что я скажу сам себе, услышит Зарина. У меня почти ничего не получалось, хотя я прикладывал такие усилия, что пот катился по вискам. Наконец, она сказала, чтобы я перестал над собой издеваться и думал, о чем хочу. Она настолько привыкла слышать чужие мысли, что не обращает на это никакого внимания. И делает это не специально. Это также естественно, как и поговорить со мной. А мне все равно не удастся заглушить внутренний диалог, пока я жив. Размышляя над ее словами, я вышел из храма на воздух. Закат уже раскрасил ледники далеких снежных вершин багровыми красками. Померкли и растворились тени, а тишину вокруг заполнял звон цикад. Я, обведя глазами прекрасный пейзаж, посмотрел прямо перед собой и уперся в искаженное злобой и ненавистью лицо Каншао… **** Каншао стоял чуть дальше машины Зарины и смотрел прямо на меня злобным взглядом, полным ненависти. Из-за его спины показалась та самая злобная ведьма, которую я видел тогда в хибаре. Согнутая к земле, с торчащим на спине горбом, изуродованном морщинами и старческими пятнами лицом, как она была не похожа на брата, который выглядел едва ли на пятьдесят лет. Что за странную, уродливую жизнь ведут они оба, прячась в горах уже сотни лет, не умирая, но и не живя как люди? Я застыл от ужаса, ноги, как будто, парализовало. Несколько мгновений я не мог издать ни звука, казалось, невидимая рука железной хваткой держит меня за шею. Потом хватка ослабла, и я крикнул Зарине бежать. В то же мгновение ее рука легла мне на плечо и обернувшись, я увидел ее спокойное, но сосредоточенное лицо в профиль. Она смотрела на Каншао, а он смотрел на нее, с таким же сосредоточенным выражением лица. Это было похоже на дуэль взглядов и длилось всего несколько секунд. Наконец, Каншао отвел глаза, а старая ведьма визгливо вскрикнула. - Иди внутрь храма. – Не своим, глухим голосом, сказала мне Зарина. По этому голосу я понял, насколько тяжело ей пришлось только что. - Никуда не пойду. – Ответил я. Она быстро глянула на меня, сверкнув глазами, и в этот момент старая ведьма вдруг заорала изо всех сил и протянула руку со скрюченными пальцами в нашу сторону. Зарина вскрикнула как от боли, схватилась за сердце и упала на колени. Я бросился было к ней, но увидел краем глаза быстрое движение. Пригнувшись как раз вовремя, я пропустил над головой увесистое полено, которое запустил мне в голову Каншао. Я обернулся. Он стоял уже ближе и смотрел на меня каким-то звериным взглядом. Лицо искажал такой же звериный оскал. Крик ведьмы закончился хрипом и она, будто захлебнувшись, вдруг упала сама. Я снова глянул на Зарину и увидел, как она тяжело поднимается с колен на ноги. Она была бледной как мел. Теперь уже заорал Каншао. Громкий крик, полный злобы и ненависти так зазвенел у меня в ушах, что ноги подкосились и я сам упал на колени. Последнее, что я видел и запомнил, это как начал рушится храм. С грохотом я высоты стали падать на землю камни из кладки стен. Купол, медленно косился и оседал ниже. Потом наступила чернота. **** Я очнулся в зале терминала аэропорта. Схватился за голову, в которой, как казалось, до сих пор вибрирует звон от крика Каншао. Несколько минут пытался понять, где я, что со мной произошло, что мне приснилось, а что было на самом деле. Мысли метались как молнии, в таком состоянии я еще никогда не бывал. Объявили посадку, несколько человек, сидящих неподалеку, поднялись и направились к выходу, над которым горела зеленая табличка. Я поднялся и последовал за ними. Уже в самолете, сидя в уютном кресле, я вспомнил и нащупал на груди амулет. Амулет Зарины. Он со мной! Значит, все это было на самом деле! Да я и так знаю, что все было на самом деле! Самолет медленно выруливал на взлетную полосу, а я пытался понять, что случилось со мной после того, как я потерял сознание… Этот Амулет очень дорог ей, это наследство ее бабушки. Могла ли она сама оставить его со мной? Жива ли она вообще? Самолет оторвался от земли и начал набирать высоту. Пол под ногами едва уловимо завибрировал. Я вернусь сюда, вернусь, как только побываю дома. Мне не будет покоя, пока я не найду ее и не узнаю о том, что с ней все в порядке. Узнаю о том, что случилось вчера вечером и что было прошлой ночью. Как я оказался в аэропорту и почему я вообще ничего не помню. Я верну ей ее амулет. А если возвращать его будет некому, тогда я найду эту нечисть… Чего бы мне это не стоило и чем бы это не закончилось. Конец Автор Записки горного гида #МистическиеИстории

Ночь в больнице Я с наслаждением затянулся, чувствуя, как дым проходит через ротовую полость, через глотку в лёгкие. Задержал на миг дыхание, наслаждаясь моментом, и неторопливо выдохнул, наблюдая, как дым рассеивается в прохладном воздухе лестничной площадки. В голове слегка помутнело. Рабочие с интересом наблюдали за моей первой затяжкой. – Долго не курил? – спросил русский с усмешкой. – Пять дней. Сюда в спешке ложился, с собой сигареты не взял, обследовали и сразу на операцию. Первый сутки в реанимации провалялся, потом еле ходил. А из соседей по палате никто не курит – ответил я подробно и затянулся снова. Тело расслабилось, мышцы стали мягкими. Я испытывал искреннюю любовь ко всему свету и благодарность к рабочим, которые угостили меня сигаретой. – Долго, – констатировал узбек, а может таждик. Хотелось что-то сказать, но я не знал о чем говорить с незнакомыми взрослыми мужиками, поэтому сделал вид, что меня устраивает курить молча. Как больному мне щедро уступили почётное, «сидячее» место на ступеньках, сами мужики уселись напротив на корточках, упёршись спинами в стену. – А ты с чем лежишь? – из вежливости, без интереса спросил русский. – Аппендицит, – коротко ответил я. – А вы что здесь строите? – Выгородку. Там, в том крыле. Сюда курить ходим, да в местном тубзике есть раковина, чтобы ноги мыть. Поболтали минут пять ни о чем, рассказали друг другу пару анекдотов про врачей. Сидеть на ступеньке было холодно, но голова у меня сладко кружилась, вставать не хотелось, поэтому я «стрельнул» еще одну сигарету и закурил. Рабочие попрощались и ушли. Громким хлопком проводила их массивная деревянная дверь, оставшаяся с советских времён, звякнула ржавая, тугая пружина, и на площадке наступила тишина. Я неторопливо курил, наблюдая за уменьшением бумажного цилиндрика. Дверь точно не открывалась, если бы он поднялся снизу, я бы увидел тень от лампочки между этажами – так мне и не удалось понять, откуда он взялся, но передо мной стоял мальчик и смотрел, как я курю. Никогда не был сторонником здорового образа жизни, и не люблю нудную, однообразную пропаганду о вреде сигарет и алкоголя, но всё-таки присутствие мальчика смутило меня. – Привет! – универсально поздоровался я. – Привет! – кивнул мальчик. Белая пижама в бордовую вертикальную полоску, как на правильных детях из американских фильмов, совсем домашние пушистые тапочки – вот и весь его наряд. Смотрит открыто и с любопытством. – А ты как здесь? – спросил я. – Вышел погулять. Мне интересно. А вы как здесь? – А я вышел пообщаться с рабочими, которые здесь трудятся. Они ушли, сейчас и я пойду. – Только докурите, да? – Ну да, – я немного смутился. – Болит? – спросил мальчик и кивнул на мой живот. Странно повязки не видно, я накинул поверх футболки рубашку. Скорее всего, слышал мой разговор с работягами…. – Нормально, – отмахнулся я. Затянулся последний раз и метко кинул окурок в пустую консервную банку с водой, стоящую у батареи. Бодро попытался встать, но резануло живот, и я плюхнулся обратно, сжавшись в комок. Чертова эйфория от выкуренной сигареты заставила забыть о том, что двигаться надо осторожно. – Помочь? – теперь мальчик стоял рядом, его глаза оказались в пяти сантиметров от моих. – Да не…. Сейчас пройдёт… Сжавшись, я приложил правую руку к животу и слегка раскачивался. Я понял, что меня смутило – больница для людей пожилого возраста, и мальчику здесь не место. Если он пришел с кем-то из персонала, то почему в пижаме? Кому-то из врачей не с кем дома оставить сынишку, на время дежурства и поэтому он ночует в ординаторской? Спрашивать неудобно…. Чтобы отвлечься от постепенно утихающей боли, я заговорил. – Как в школе дела? – Я не хожу в школу. – Как же ты учишься? – Дома. Ко мне приезжают учителя для зачётов или важных уроков. А в остальное время по видеосвязи. – А почему в школу не ходишь? – Мне некогда и другие ребята могут меня обидеть, потому что я слабый. – Ну не всех же обижают. Да и займись спортом. Сам всех будешь обижать. – Я занимаюсь спортом, – сообщил мальчик. – Мне нравится фигурное катание, шахматы, плавание. Мне удалось сдержать улыбку: – Я имел в виду: займись единоборствами. Тогда сможешь постоять за себя. – Не люблю причинять людям боль, – серьезно сказал малыш. От щуплого мальчика ростом мне по пояс это прозвучало смешно, но я снова сдержался, чтобы не обидеть маленького добряка. – И хорошо учишься? – Да, по химии четвёрки, остальные пятёрки. – И не скучно? – Как сказал один великий врач: Скучно бывает только бездельникам. Я постоянно занят. – Компьютерные игрушки? – понимающе кивнул я. – Нет, мне это неинтересно, я много читаю, как классики, так и медицинской литературы. Хочу поступать в медицинский, – поделился малыш. – Ха! А ты знаешь какие у врачей зарплаты? – не выдержал я. – Копейки! – Ну что вы. Мне уже платят зарплату врача и, должен заметить, это весьма приличные деньги. – За что? – я не знал, верить пацану или нет. – Я числюсь консультантом, рассказываю, как жить правильно, ну и помогаю посильно – доверчиво рассказывал паренек. – Ага, понятно, – сказал я, хотя ничего не понял. Но точно теперь знал, что он лжёт. Никогда взрослые не будут платить пацану за рассказы о правильной жизни. – Вообще-то мне хорошо живётся, только скучно иногда бывает, не хватает общения со сверстниками. Но я пока маленький и всё у меня впереди, успею ещё. Мне показалось, что он повторяет чьи-то слова. – Так пошёл бы, погулял, – посоветовал я равнодушно, прислушиваясь к ощущениям в боку и, прикидывая когда смогу встать. – Это сложно, – грустно улыбнулся мальчик. – Мы с родителями живем далеко за городом, в своём доме на участке одного государственного деятеля, имя которого, я предпочту сохранить в тайне, потому как мы с вами слишком мало знакомы. Там почти нет детей, а с теми, которые есть мне сложно общаться, они сторонятся меня… – М-м-м, как…– всё, что я смог сказать. – Государственный деятель – чиновник что ли? – Да, если угодно. Адепт власти. – Дармоеды! Только и воруют бабки! Не зря их не любят, – привычно сказал я. Среди моих знакомых было принято осуждать власть. – Ну что вы! Люди весьма хорошо относятся к чиновникам. Недавно у одного депутата совсем маленький сын заболел, Светозар, редкое генетическое отклонение, я не мог помочь, объявили сбор средств и уже через неделю собрали несколько миллионов. А ведь это пожертвования простых людей. – Ёёёё….! Сын депутата! Я видел эту рекламу по телеку, там не сказали про то, что это сын депутата, зато целый день крутили эту рекламу! У меня несколько друзей, кто по сотке, по две скинули, я сам чуть не скинул, денег на телефоне не хватило. Вот ведь су… сволочи! – Но ведь сын депутата такой же ребенок и ему тоже нужна помощь, – заметил мальчик. – Да разве депутат не мог позволить для сына такое лечение? – Значит не мог! – уверенно констатировал юный спорщик. – Уверен, что он мог себе позволить? Разок не поехал бы в отпуск. Где он там отдыхает…. – В Англии. – Вот видишь, не в Турции или Египте, как простые люди, и даже не в Испании! Отдых в Англии чертовски дорогой. А на какой машине ездит? – Я не разбираюсь в машинах, – пожал плечами мальчик. – А живёт где? В какой квартире? – я чувствовал, что прав, поэтому спешил добить оппонента. – У него дом в посёлке за городом. – Сто процентов, что трёхэтажный коттедж! А мы вчетвером в двушке. А свой дом вообще никогда не потянем. – Юрий Павлович много работает. Он кандидат экономических наук и постоянно выискивает резервы, чтобы сделать жизнь простых людей, которые ему поверили, лучше. Благодаря таким людям, увлечённым своим делом, в России сейчас экономический подъём. Малыш говорил так увлеченно, что ему хотелось верить. Но весь мой жизненный опыт утверждал обратное. – Какой ещё подъём? Как жили бедно, так и живём. Перед выборами чиновники кидают подачку, отремонтируют несколько дорог, да повысят какие-нибудь социальные выплаты, а после выборов про народ опять все забывают. – Пенсии и социальные выплаты регулярно повышают, – уверенно сказал мальчик, от него такие обороты звучали комично. – Ага! Моей бабушке подняли пенсию на сто рублей. За год! А квартплата на половину пенсии, – я поймал себя на мысли, что точно повторяю слова и даже интонации бабушки, поэтому осёкся, но распалённый спором не мог остановиться, поэтому продолжил: – А сегодня вон, видел, тоже привезли чиновника? Жирный хряк! Нажрался на наши деньги чёрной икры, да лобстеров. Бухает как чёрт! Вот ему и стало плохо. Надеюсь сдохнет! – Это Валерий Павлинович, – тихо сказал мальчик, глядя в пол. – У него сердце слабое, а сегодня кортеж попал в аварию. Вот его и привезли сюда – в ближайшую больницу. Чтобы не рисковать. Завтра уедет домой. – Да хоть Индюкович! Все вон как вокруг него плясали! И начальники отделений, и врачи, да все! А то, что бабушка помирает этажом ниже – до этого никому дела нет. Лекарства денег стоят! Для бабушки нет, а для этого жирного хряка всё найдётся. Если надо – у нас с тобой отнимут, – я выпалил все это на одном дыхании и затих, понимая, что зря вываливаю груз взрослых проблем на маленького мальчика. – Вы такой злой – не потому что чиновники воруют. И дело не в бабушке, – произнёс мальчик, поднимая голову. –А почему же? – приступ злости ушёл, я медленно поднялся. – В вас живёт обида. Вы считаете, что вас в детстве несправедливо обижали, поэтому злы. Сейчас вы выплеснули негативные эмоции, на некоторое время вам станет легче, но вы испытываете лёгкий стыд…. – Ладно-ладно, – шутливо поднял руки я. – Убедил, в натуре! Хватит лекций. Но чиновники все равно воры! – Как скажите, – чуть склонил голову мальчик. – А теперь объясните, как я могу найти женщину, которая умирает. – Зачем тебе? – спросил я, хромая мимо пацана к двери. – Помочь хочу. Разговор мне уже порядком надоел, хотелось вернуться в свою палату и полежать, поэтому я сказал, чтобы он отстал, всё равно не пойдёт: – Этажом ниже. Ждал сегодня процедуру, видел, как к ней симпатичная внучка приходила. Вот и обратил внимание. Слышал их разговор. Ну, чисто случайно, конечно. Сидел на лавке у этой палаты. Номер палаты не запомнил. Бок болит, а то бы я показал. Мальчик неожиданно на пару секунд прижал маленькую ладошку к моему боку и предложил: – Покажите! Я по инерции осторожно ступил, чуть прихрамывая, но почувствовал, что могу идти обыкновенно и выпрямился. Боль прошла. – Хм! – я смотрел на мальчика, он на меня. Я пытался разглядеть разгадку в его глазах, на какие-то мгновения мне казалось, что он понимает, что со мной творится и только изображает невинность, но уж очень доверчиво смотрелось его маленькое личико и наивно распахнуты голубые глазки. Я сделал пару шагов по площадке – бок совсем не болел. – Пойдём, – я приглашающе показал на лестницу вниз. Мальчик развернулся и легко запрыгал вниз по ступенькам. Я спустился на несколько ступенек, опасливо держать за правый бок рукой, но боли не было. Догнав мальчика, я осторожно спросил: – Как ты это сделал? – Что? – удивился мальчик, кажется искренне. – Убрал боль у меня из живота. – Я не убирал боль. Я убрал причину боли. Боль всего лишь следствие. Мальчик шел спереди и не оглядывался, поэтому я бережно задрал футболку и заглянул под повязку – от раны остался только розовый шовчик. Как будто после операции прошло не дни, а годы. Я сглотнул вязкую слюну и свернул на нижний этаж. Мальчик посторонился, пропуская меня вперёд, я прошёл мимо, но старался идти, повернув голову, чтобы держать его в поле зрения. Инопланетяне, люди-икс, телепаты, мутанты – все эти категории существ с необычайными способностями мелькали у меня в голове. В любом случае, пока неясно какие у него способности – надо держаться с пацаном настороже. Уйти бы, да я чувствовал легкий приятный холодок в груди от предвкушения встречи с самым загадочным событием в своей жизни. И решил – как только будет первый признак опасности, так и свалю, а пока буду при пацане. В коридоре ночью свет выключали, но падающий из широких окон белый свет уличных фонарей освещал коридор достаточно. Медсестры на посту не было, мы дошли до нужной палаты, я потянул тяжёлую дверь на себя, со скрипом, который, казалось должен разбудить всю больницу. К моему облегчению никто даже не шевельнулся. Мы вошли, и мальчик вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул на крайнюю койку. Мне вдруг стало страшно от того, что нас могут застукать в женской палате. Мальчику точно ничего не будет, а я стану посмешищем всей больницы, здесь же одни бабки. Засмеют! Я пожалел, что не уговорил мальчика подождать до утра. Но сильнее страха было любопытство – сможет ли вылечить эту женщину мой маленький спутник, и что он будет делать? Также приложит ладошку и все? Мальчик деловито запрыгнул на край кровати, так, что ноги его не касались пола, уверенно взял женщину за запястье, подержал немного, разочаровано покачал головой и слегка стукнул спящую женщину ладошкой по лбу. Я дёрнулся остановить его, но было поздно – женщина открыла глаза, но не удивилась, а только спросила: – Ой! Ты кто? – Доброй ночи. Меня зовут Алёша, – вежливо представился мальчик. Я постарался отступить к двери, надеясь, что бабка плохо видит и мне не придётся объяснять свой ночной визит в женскую палату. – Что ты здесь делаешь, Алёша? – Мне сказали, что вы умираете, я пришёл помочь. Бабка смутилась, вытянула свою руку из руки мальчика и завозилась, стараясь сесть на кровати. – Помираю, Алёшенька, совсем помираю. Ведь и спину ломит и сердце выскакивает… Но Алёша неожиданно властным движением выбросил ладошку к лицу старушки, чем остановил поток жалоб, сжал кулачок и заговорил короткими, отрывистыми фразами: – У вас почти не болят спина и сердце. Эти истории вы применяете, чтобы привлечь внимание семьи. Есть проблемы с сосудами, я их сейчас решу. А вы запомните: чтобы не привлекать внимание родственников нытьем и жалобами – надо стать интересным человеком. Тогда родственники сами будут к вам приезжать и звонить. Найдите себе увлечение. Возраст хобби не помеха. Занимайтесь каждый день лёгкой гимнастикой, правильно питайтесь и побольше гуляйте. Слушайте внимательно все, что рассказывают внуки. Не критикуйте и не лезьте с советами. Поддерживайте их во всем. Тогда они будут спешить на встречу к вам. И рассказывать вам то, что не рассказывают никому из взрослых! Построжав лицом, Алёшка взял двумя руками бабушкины руки, несколько секунд держал и отпустил. Поерзал на краю кровати, странно двигая всем телом, руками, ногами, головой, и снова стал наивным маленьким мальчиком: – Ну, вот и всё! Будете жить долго и счастливо. Не знаю почему, но бабушка внимала маленькому целителю молча и очень внимательно. Я пытался понять по внешнему виду улучшилось ли её самочувствие, но пока не находил никаких изменений. В коридоре послышались шаги, и раздалось металлическое позвякивание. Медсестра толкает тележку с медицинскими приборами! Я прикоснулся к плечу Алёши и кивком головы показал на дверь. Он соскользнул с кровати, махнул рукой на прощание бабушке и послушно замер рядом со мной. Мы дождались пока звуки шагов проследовали мимо нас по длинному коридору в процедурную, выскользнули из палаты и помчались на носочках в обратно на лестницу. Сердце бешено колотилось, я одновременно и сжимался от ужаса, опасаясь быть пойманным, и наслаждался волнующим восторгом, от необычного приключения. Мы добежали до лестничной площадки, на которой познакомились, остановились, тяжело дыша, посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, довольно рассмеялись. – Диман, – протянул я руку мальчику. – Алёша, – представился он. Мы пожали руки. – Лихо ты её! – я показал пальцем вниз. – Лёгкий случай, – серьезно ответил Алёша. – Она всю жизнь боялась смерти, поэтому вела здоровый образ жизни. – Как ты это узнал? – Почувствовал, – пожал плечами мальчик, как будто отвечал на элементарный вопрос. Может врёт? Я прикинул – ведь никакого исцеления бабки я не видел. Подержал её руки, наболтал общей информации, которую безошибочно можно говорить любой пенсионерке и ушёл. Я тоже так могу. Но как же мой шрам от аппендицита? Еще десять минут назад я ходил еле-еле, а сейчас уже бегаю. – Я могу сейчас где-нибудь поесть? – спросил Алёша, прерывая мои размышления. – Что? – я подумал, что ослышался. – Поесть здесь можно? Я здесь первый день, ничего пока не знаю. Буду рад, если вы, Диман, подскажите место, где здесь можно подкрепиться. Денег у меня при себе нет, но завтра я занесу необходимую сумму. – Да хрен его знает! Ой, извини, это плохое слово…. – Я в курсе, – серьёзно кивнул мальчик. – Говорили, вроде как внизу в столовой поварихи оставляют на раздаче остатки еды. Проверим? – Пойдёмте. – Стоп! А что ты мне все «выкаешь»? – спросил я, пока спускались по лестнице. – Положено по правилам этикета. – Давайте, Алёша, перейдем на «ты»! – Давай, Диман! – мы торжественно пожали руки. Стараясь не хлопать дверьми, я провёл мальчика к столовой, иногда потирая бок, чтобы убедиться, что рана зажила. На первом этаже не было палат с больными, здесь располагались операционные, смотровые, вспомогательные комнаты, вроде архива, склад с бельём и столовая. Но всё-таки ночью коридор слегка подсвечивался рассеянным оранжевым светом. Столовая представляла собой длинную комнату со снесенной стеной в коридор и расставленным десятком потрёпанных столов со стульями, сохранившихся с советских времён. Кухонное помещение с плитами и кухонным инвентарем отгораживались от общего зала стеной. На широком подоконнике раздаточного окна, соединяющего столовую с кухней, стояли две кастрюли, несколько тарелок, чашки и накрытая полотенцем тарелка с хлебом. Я по-хозяйски усадил Алёшу за стол, налил из большой кастрюли по два половника супа, из кастрюльки поменьше – по чашке компота и переставил на стол хлеб. Мы принялись за остывший рыбный суп, довольно вкусный. Есть мне не хотелось, но глядя, как аппетитно мальчик уплетает свою порцию, и я начал жевать с удовольствием. Алёша ел основательно, следил, чтобы на каждой ложке был кусочек рыбы, и гуща. – Алёша, а как у тебя получается лечить людей? – я спросил и внутренне сжался, боясь отказа отвечать и исчезновения той невидимой, но чётко ощущаемой нити доверия, протянувшейся между нами. Однако мальчик охотно пояснил: – Чувствую. – И всё? – Ну да. – У тебя с детства такие способности? – я никогда не общался с телепатами и не знал, что тактично, а что нет в разговоре с ними. Алёша задумался на миг и ответил: – Сколько себя помню. – А многих ты вылечил? – Не считал. Всех, кто болел. – А ты любую болезнь так можешь вылечить? – я боялся спугнуть доверия мальчика, опасался надоесть ему своими вопросами, но внутренний зуд любопытства заставлял выуживать новые подробности от мальчика. Алёша подумал: – Я не лечу. Я как бы вытягиваю болезнь в себя, а моего организма уникальная способность – повышенная регенерация. Мне нужен контакт с телом человека, чем ближе к больному органу, тем лучше. Все болезни, с которыми я до этого сталкивался, я благополучно усваивал, перебарывал. Кроме Светозара. – Что повышенная? – Регенерация. Это означает, что мой организм может очень быстро победить любую болезнь или травму. – Это как Рассомаха, что ли? – усмехнулся я. – Рассомаха? Не слышал о такой способности у этих зверей. – Ты что, не смотрел «Людей икс»? – я застыл с ложкой руке. – Каких людей? Мы с Алёшей удивленно смотрели друг на друга. – Ты что телевизор вообще не смотришь? – Иногда, по выходным. Гораздо эффективнее находить то, что интересует в интернете. – Ну да. После супа мы допили компот и отнесли испачканную посуду на угловой столик, где уже стояла пара тарелок. Вдруг Алёша замер. Я тоже застыл и прислушался, ничего не услышал, но мальчик прислонил пальчик к губам и, показав в сторону коридора, почти неслышно прошептал: – Идут. За мной. Я склонился к его уху и прошептал: – Здесь можно находиться ночью. Это общая столовая. Мальчик замотал головой: – Это ищут меня! Не медсестра, а охрана. Я пока не хочу к ним. Хочу гулять. Он заозирался в поисках укрытия. Я ничего не понял, но тоже начал искать потенциальное убежище. Тут и до меня донесся скрип входной двери в конце коридора. Я прикинул – коридор длинный и прямой, в нём мы неизбежно попадем в поле зрения неведомой «Охраны». Стараясь ступать быстро и тихо, я подошел к раздаточному окну и попробовал поднять, установленную картонку. Она легко поддалась. Я кивнул Алёше на окно, тот оценил мою идею, подняв вверх указательный палец на маленькой ручке, и скользнул к окну. Я подсадил его одной рукой, придерживая другой картонку, и сам головой вперед пролез на кухню, надеясь не задеть в темноте какую-нибудь пирамиду кастрюль. Алёша оказался понятливым и придержал картонку, чтобы мне было удобнее. Не сговариваясь, мы бесшумно отошли за плиту и присели, облокотившись на неё спинами, чтобы нас не смогли заметить, даже заглянув в окошко. Кухню освещал лишь слабый свет уличных фонарей. Раздались тяжёлые шаги и звук задетого стула – охранник зашёл в столовую. Сердце мое колотилось часто-часто. Я зажмурился от страха и прикидывал последствия поимки. – Ну где? – резко и уверенно спросил голос в столовой. – Да здесь! Точно. Я эти окна видел. Сейчас…. Да, точно эти ёлки напротив окна я запомнил. Здесь какие-то тени мелькали, значит ходил кто-то. Второй голос звучал заискивающе и как, как будто оправдывался. Молчание. Тишина. Мне дико захотелось курить. Уверенный голос вкрадчиво спросил: – Андрюша, а ты точно завязал? – Да Артур Михайлович, клянусь! Ну, вот чем хотите, поклянусь! Что я себе враг что ли…. Всё! С наркотой завязал. Я же понимаю, что на такой работе, при губернаторе все чисто должно быть… ну типа чисто, официально, чтоб менты не подкопались! – Смотри! А то мы хоть с твоим отцом и протопали вместе пол-Афгана – выгоню без сожалений. И завязывай с жаргоном. Не блатота дворовая, а телохранитель губернатора. Голоса начали удаляться. – Да что же я не понимаю. Это я чисто при вас, так-то я культурно общаюсь, как интеллигент. Артур Михайлович, а зачем мы вообще ищем этого пацана? Он что незаконный сын, не от жены, да? – Скажу – не поверишь. По ходу сам поймёшь, – буркнул «Уверенный». Мы смотрели друг на друга и невольно улыбались. Но, не сговариваясь, не шевелились, пока не хлопнула входная дверь в конце коридора. А теперь пусть ищут! Больница большая – несколько пятиэтажных корпусов, плюс территория и вспомогательные здания. – А ты можешь сказать – от чего я умру? – задал я вопрос, который придумал только что. Алёша резко перестал улыбаться и я интуитивно догадался, что такие вопросы ему надоели. – Если не хочешь, можешь не отвечать, – поспешил я успокоить мальчика. Но Алёша уже прикоснулся к моей руке, я пытался что-нибудь почувствовать, но никаких посторонних вмешательств не ощутил. – Организм молодой. Что сейчас судить…. Проживешь долго. Только лёгкие слабоваты. Давно куришь? – Лет с четырнадцати. – Курение ослабляет весь организм и многие органы. У тебя лёгкие слабые. Кто-то из родителей имеет болезни лёгких? – Да, – прикинул я. – Отец кашляет часто и отдышка постоянно. – Значит с возрастом и у тебя скажется. А если продолжишь курить – проблемы с лёгкими начнутся раньше или окажутся сильнее. Мне как-то самой собой расхотелось курить. Про вред курения я слышал постоянно, и понимал, что бросить рано или поздно придётся, но считал, что это можно отложить лет до тридцати. А этот возраст мне казался очень далёким, как пенсия. Слова маленького экстрасенса, конкретно про мое будущее, как будто сдули туман с моих глаз. Я вспомнил рычащий мучительный кашель отца по ночам, судорожные дёрганья его тела, красное лицо после возвращения из ванной, куда он бегал схаркивать, и всем своим существом ощутил, что чем раньше брошу, тем лучше. Но дотянуть до такой стадии как отец точно не желаю! Мне вдруг стало страшно от знания потенциальной причины своей смерти. Мы вылезли из кухни в столовую, аккуратно поставили на место всю посуду и вернулись на мой этаж. На лестнице, где мы познакомились, я вспомнил про спор и высказал пришедший на ум аргумент: – Вот смотри, Алёша, твой чиновник не пенсионер совсем, а лежит в геронтологической больнице! – Вы не пенсионер, однако, тоже в этой больнице, – лукаво щурясь, заявил пацан. – Если честно, у меня здесь дядя работает, – понизив голос, поделился я. Всё равно дядя заходит каждое утро проведать, заносит яблоко или йогурт, интересуется здоровьем, так что весь этаж в курсе. – Вот видите, вы тоже не брезгуете незаконными деяниями, чтобы обеспечить себе лечение в хорошей больнице, хотя могли бы лечь в обычную на общих основаниях. – Это другое дело! – уверенно возразил я. – Почему? Мне пришлось на несколько секунд задуматься, а потом отвечать, тщательно подбирая слова. – Потому что я не занимаю чужое место. Наверное…. Потому что все так делают. Да у кого-то все по связям или через бабки, а я один раз воспользовался родственными связями. Не я так, другой бы лёг на это место. – Грехи судить вы так усердно рвётесь, начните со своих и до чужих не доберётесь, – процитировал мальчик. – Что? – Это Шекспир. Вы воспользовались один раз, потому что была возможность, а если в следующий раз подвернётся случай сделать что-либо быстрее, надёжнее или качественнее, используя деньги или связи, вы также используете этот шанс? Я прикинул такую ситуацию, постепенно раздражаясь. Понял, что воспользуюсь, но сказать об этом мальчику – значит признать его правоту, а я чувствовал, истина на моей стороне. Я попробовать сменить тему: – Не будет у меня таких случаев, я простой человек, без связей! И никогда у меня таких связей не будет. Да здесь вся больница такая! Все несчастные, ненужные государству простые люди. Все деньги громадной страны уходят на содержание чиновников и их свиты. Им лучше лекарства, тачки с водителями, бухло, тёлки, а нам можно только платить налоги, да подыхать на общих основаниях. Здесь в каждом корпусе по пять этажей никому не нужных стариков, да старух. Которые прожили бы гораздо дольше, если бы не страна не содержала огромную армию дармоедов-чиновников. Поэтому теперь не хватает денег на лекарства, а своего домашнего экстрасенса, с зарплатой врача, у них нет. Я распалился, выплеснул накопившиеся мысли и тут же пожалел об этом, увидев перекосившееся лицо Алёши. – Но ты молодец, классно бабушку вылечил. – Вы в чём-то правы, – тихо сказал мальчик, вглядываясь в мелкую плитку на лестничной площадке, и ковыряя носком тапочка прут перил. – Всем не поможешь, ты уже много делаешь, – я пытался, как мог отыграть назад. – Нет, я могу только так: помогать всем! Для меня все люди равны, – мальчик поднял голову и посмотрел на меня, напряжённо размышляя о чем-то. – Да ты не представляешь как много здесь пенсионеров и у каждого десяток болезней. – Вот именно! Надо с чего-то начать. Назови любую цифру, – Алёша посмотрел в окно. – Ладно, пусть будет центральный корпус, четвертый этаж, палата пять. И двинулся к лестнице. Я встал у него на пути: – Нет, не надо. Всем не поможешь. – Могу, значит должен! – решительно произнёс малыш и подошёл вплотную: – Пропусти, пожалуйста. – Да послушай…. – Я был уверен, что играючи задержу мальчонку. Но Алёша легонько мазанул меня кончиками пальцев по руке, и будто разом забрал все силы, а сверху навалилась громадная тяжесть. Ноги подогнулись, я отшатнулся к стене. Алёша деловито прошёл мимо меня и поскакал по ступенькам вниз. Я несколько мгновений боролся со слабостью, но всё-таки решил, что лучше будет присесть на пол. В висках стучало, перед глазами появлялась туманная пелена, каждый раз, когда я шевелился – ныли мышцы. С трудом поборов желание заснуть, я медленно встал, держась за стеночку, и медленно пошёл за мальчиком. Меня терзало чувство вины за то, что раскрыл ему правду об истинном положении вещей. Теперь неизвестно как сложатся дальше его отношения с чиновниками. Может у меня получится переубедить его и вернуть в мир иллюзий, где все так легко и справедливо. Днём в центральный корпус можно было пройти через переход между зданиями. На ночь он запирался, поэтому мне пришлось выйти из нашего корпуса и пробежать через двор. Улица встретила прохладой летней ночи и ритмичным стрекотом насекомых. Я с опаской вошёл в холл, сочиняя на ходу ложь для вахтёра. Но мимо стеклянного «аквариума» мне удалось проскочить без задержек. Стоящий посреди маленькой комнатки, крайне удивлённый мужчина средних лет, задрав старый свитер, щупал то правый, то левый бок, вращаясь в разные стороны, как собака, пытающаяся поймать свой хвост. «Алёша здесь проходил», – понял я. Тело постепенно начинало слушаться меня, я быстрым шагом поднялся на четвёртый этаж, старясь не шуметь, открыл тяжелую дверь и заглянул за угол. В середине длинного коридора белела стойка, за которой обычно сидит дежурная медсестра, коричневые трёхместные скамейки, оставшиеся с советских времен, стояли у каждой палаты, лампы горели рассеянным «ночным» светом. А у стойки на скамейке сидели медсестра и Алёша. – Ну что ты! Чем же ты мне поможешь? Артрит совсем запущенный. Вот выслушал, уже спасибо, всё полегче, – вздохнула женщина. Алёша бережно взял её ладони, подержал несколько и секунд и, также бережно, опустил на её колени. Я замер, перестав дышать даже, снова на моих глазах свершалось чудо! Потом Алёша встал и уверенно двинулся в ближайшую палату, на ходу встряхивая кистями рук, а медсестра удивленно потянулась, чтобы его остановить, но тут же поднесла ладони к глазам и принялась рассматривать, как будто в первый раз их увидела. Я двинулся за мальчиком. Сестра взмахнула несколько раз руками, сжала и разжала кулаки, смахнула что-то с края глаза и перекрестила закрывшуюся за Алёшей дверь. Проходя мимо нее, я показал в сторону палаты и сообщил: – Я с ним. Это ничего не объясняло, но медсестре видимо хватило. Алёша теперь для неё был святым. В палате стоял сумрак, свет шёл только от уличных фонарей. Алёша стоял у окна и водил руками над спящей старушкой. Вот чёрт! Опять женская палата, опять надо придумывать отмазки. Я осторожно встал у двери и облокотился на шкаф, мальчик ничем не показал, что видит меня. А я мешать разговорами во время лечения не решился. Алёша легонько прикоснулся тыльной стороной ладошки к щеке старушки, подержал секунд десять и развернулся к другой кровати. Тут он сразу положил ладонь на щеку, десять секунд и следующая кровать. Иногда он морщился, раздосадовано качал головой и цокал языком. Через пару минут он обошёл все шесть кроватей в палате, встал передо мной и посмотрел на меня, вопросительно подняв бровь. Я шарахнулся в сторону: – Проходи! Я не буду мешать. Алёша деловито вышел из палаты и свернул в следующую. Не знаю зачем, я последовал за ним. В третьей по счёту палате мы попались. Одна из бабушек мучилась от бессонницы. Сначала она засыпала нас вопросами, потом встала и пыталась вытолкать из палаты, но когда Алёша подержал за её руку, смутилась, вернулась на кровать и только щупала себя в области груди и повторяла: «Как же так, как это?» Но остальные пациенты уже завозились, разбуженные шумом и начали просыпаться. Алёша лечил молча, сосредоточенно, ничего не объясняя, те, к кому он прикасался, больше не ворчали, только благодарно смотрели, не понимая, что происходит, да щупали места бывших болячек. В пятой по счету, уже мужской палате нас окружили пенсионеры, и я понял, что уйти тихо не удастся. Но остался. Не мог бросить маленького мальчика, решившего вылечить весь Мир. Я стоял у окна, думая, чем я могу помочь маленькому лекарю и, терзаясь собственной беспомощностью. – Выключите свет, – скомандовал я в плотную толпу пациентов. Понимая, что на свет в первую очередь придут рыскающие по больнице охранники. Пенсионеры вопросительно посмотрели на Алёшу, и только когда он подтверждающе кивнул, щелкнули выключателем. Но открытая в коридор дверь давала достаточно света. В этой палате мы и остались. Очень быстро по этажу разнёсся слух о маленьком целителе. Излечившиеся вели своих подружек и друзей со всего этажа. Как только пенсионеры поняли, какой уникальный им выпал шанс, они как-то сами организовались, выстроились в очередь, без обычного ворчания и склок даже. Глаза пожилых людей светились надеждой, они вцеплялись глазами в каждого уходящего из палаты, тихим шёпотом спрашивали: « А что у вас было?», многозначительно переглядывались с соседями по очереди и покорно ждали своего часа. Часто в глаза мелькал банальный страх, каждый боялся, что чудо кончится, и все болячки останутся при нём. Я никогда не видел такого коллективного единодушия, взаимопонимания и так много поддержки слабых старческих рук. Никто не лез вперёд, не рассказывал про свои болезни, одного, еле шагающего на костылях дедушку поддерживали по очереди, парами разных людей. Алёша сидел на кровати в центре, пациенты подходили к нему, садились рядом, Алёша задавал пару вопросов, прикасался к больной части тела, замирал на несколько секунд и по-доброму улыбался излеченному. Желая хоть чем-то помочь, я вспомнил: – Есть у кого-нибудь еда? Ему скоро понадобится еда. Мои слова легкой шуршащей волной передали по очереди и скоро со всех палат потащили пакеты с едой. Теперь садившийся рядом с Алёшей клал на одеяло всё, что принесли ему из дома родственники, в основном йогурты и фрукты. Но Алёша только съел пару яблок и больше не отвлекался. Только благодарно кивал, пытался отказываться, но никто и слушать не хотел об отказе, несколько пенсионеров пытались совать деньги, за излечение, сотни рублей, но мальчик упрямо поджимал губы и убирал руки за спину. Пожилые мужчины хлопали по плечу, жали руку, женщины целовали в щёку, крестили, гладили по голове. Одна женщина, видимо исцелённая от какой-то совсем тяжелой болезни, разрыдалась и пыталась поцеловать руки Алёши. Но всё закончилось, когда в палату, бесцеремонно расталкивая очередь из пациентов, зашли двое крепких ребят в тёмных официальных костюмах, несмотря на жару в больнице. – Алёша, привет! – ласково обратился к мальчику самый здоровый. – А мы тебя по всей больнице ищем. Боимся, как бы не случилось чего. – Привет, Олег! От кого ты меня защищать собрался? От бабушек? – приподнял бровь Алёша. Взял руки очередной старушки, подержал пару секунд и отпустил. Посидел секунду, поёрзал всем телом, побеждая болезнь, и снова обратился к Олегу: – Скажи Валерию Павлиновичу, что я больше не вернусь. Я нужнее простым людям. Олег удивлённо осмотрелся, сразу стало понятно, что переговоры не его сильная сторона. – Давай ты лично скажешь это Валерию Павлиновичу, – выкрутился он. Охранник сзади включил свет, и только теперь стало заметно, как осунулся Алёша за эти пару часов лечения. Лицо бледное, только глаза горят лихорадочным огнем фанатика, нашедшего чему служить. Кажется похудел даже. – Давай, – протянул руку мальчик. Охранник губернатора послушно достал рацию, вызвал Артура Михайловича: – Мы нашли Алёшу, он хочет поговорить с Валерием Павлиновичем. И протянул черную рацию мальчику. В руке охранника она смотрелась детской игрушкой, в детской же ручке превратилась в громадную коробку. – Алёша, Валерий Павлинович сейчас спит. Приходи, поговорим, – раздался уверенный голос из коробочки. – Артур Михайлович, я не вернусь, – сообщил мальчик – Передайте Валерию Павлиновичу мои пожелания здоровья. Я позвоню ему завтра. И вернул трубку Олегу. Пенсионеры покорно ждали, только смотрели то на охранников, то на Алёшу. Мне стало жутко. Я боялся, что губернатор узнает, кто рассказал его «карманному» чудотворцу правду и будет мстить, но уйти мне не давала боязнь выглядеть трусом. Хотя бы даже перед самим собой. – Малыш, почему? Да что случилось? Давай поговорим, – я узнал голос, что мы слышали в столовой. Только в этот раз он звучал не настойчиво, а почти ласково. – Артур Михайлович, это Олег. – Олег, – в голосе послышались властные нотки. – Бери Алёшу и сюда быстро. – Есть! – отозвался Олег, но было заметно – охранник не уверен, что сможет выполнить приказ. Он кивнул стоящему у двери напарнику, и они плечом к плечу двинулись к мальчику, но вмешались пенсионеры. – А ну-ка, оставьте мальчонку. Идите отсюда! Чем вам мальчик помешал, тем, что людей лечит? – закричали сразу несколько человек и заступили дорогу охранникам. Один старичок замахнулся клюшкой, но задумался и опустил свое оружие. Охранники, опешили поначалу, но быстро пришли в себя и, грубо расталкивая стариков, двинулись вперёд. Одна из бабушек завалилась на кровать, от толчка крепкой руки и жалобно пискнула. Я очнулся от оцепенения и тоже рванулся вперед, чтобы заслонить Алёшу от охранников. – Не надо! – громкая команда от Алёши остановила намечающуюся потасовку, он шагнул навстречу охранникам. Олег, видимо знал, на что способен Алёша, и проворно скользнул к стене, а его напарник протянул руку к мальчику и наигранным голосом засюсюкал: – Алёшенька, пойдём к дяде Артуру. Поиграем. А сколько тебе лет? Алёша доброжелательно улыбнулся и протянул руку в ответ. В момент когда ладони соприкоснулись, охранник упал на колени и завалился бы на пол, если бы не упёрся плечом в кровать. Алёша посмотрел на второго охранника, вопросительно приподняв бровь, тот прижался к стене, покачал головой и поднял руки, показывая пустые ладони в знак того, что не будет неволить мальчика. – Извините меня, мне надо спешить. Скоро за мной придут, – Алёша слегка склонил голову в легком полупоклоне, прощаясь с пациентами. – Но я непременно вернуть и долечу всех. – Сынок, может хотя бы мне поможешь? – протянула руки бабушка из очереди, но стоящий рядом дед, оттеснил её назад и строго сказал Алёше: – Если надо – иди! И спасибо тебе за то, что ты сделал. – Спасибо! Спасибо! – послышались возгласы со всех сторон. Одна бабушка закинула продукты, что валялись на кровати, в пакет и протянула мне. Чёрт! Ночное развлечение начинало становиться опасным, а я хотел уже тихонько вернуться в свою палату. Но признаться в этом сейчас, перед пенсионерами я не мог, поэтому взял пакет и двинулся к выходу. В дверях Алёша остановился, посмотрел на охранника и покачал головой: – Не ходи за мной! Я аккуратно прошел мимо пенсионеров, вышел из палаты и догнал Алёшу в коридоре. – Куда ты теперь? – Не знаю. Дай еды. Я наугад засунул руку в пакет, зацепил питьевой йогурт. Мальчик выпил и протянул руку: – Ещё, пожалуйста. Мы спустились по лестнице и остановились на первом этаже. – Куда? – спросил я у Алёши и тут же почувствовал стыд, потому что старше, но рассчитываю на его решение. Но он не обращал внимания не такие мелочи, и уверенно показал на лестницу: – В подвал, там искать будут в последнюю очередь. Мы спустились на два пролёта, прошли холодным, длинным коридором мимо двери с табличкой «Морг», нашли закуток с местной курилкой, оснащенный потёртым диваном, покрытым красным дерматином и урной. Запах был неприятный, но мы уже слишком устали, чтобы искать более уютное место, поэтому сели и принялись угощаться дарами вылеченных пенсионеров. –У них пенсия меньше чем мне дают в месяц, – грустно сказал Алёша. – И половина уходит на квартплату, – закончил мысль я, но понял, что слишком пессимистично настроен и решил поднять настроение: – Да ты молодец! Стольким людям помог. – Это капля в море. Они меня просили помочь своим знакомым, оказывается у каждого есть пара человек, которым требуется излечение. Я раньше жил в шатре, скроенном из обмана, не знал, как много людей нуждается в помощи. Мне никто ничего не говорил. Родители, наверное, берегли, а представители власти не хотели делиться. Теперь у меня глаза открылись. Буду помогать всем. Бесплатно. Или за еду. Ведь когда пенсионер отдает яблоко из двух своих – это больше нескольких миллионов от многомиллиардного состояния губернатора. Я молча слушал мысли маленького человека с большим сердцем и про себя им восхищался. Смог бы я так? Вряд ли. – А можно научиться лечить? Так как ты? – спросил я, чтобы поддержать разговор, не особо надеясь на положительный ответ. – Сложно, но может и можно, – подумав, ответил Алёша. – Люди слишком увлечены собой, своими желаниями, проблемами и своей болью, поэтому не могут чувствовать чужую. А я привык ставить себя на место другого человека, пытаюсь понять, что он чувствует, чего хочет, чего боится, что его радует. Может, если бы каждый пытался понять ближнего, и Мир стал бы лучше. Иногда мне кажется, что для людей важнее, чтобы их выслушали, поняли, поддержали. И они уже от этого становятся здоровее. Алёша задумчиво дожёвывал печенье. А я попытался понять его, как ближайшего человека. – Скоро рассвет. А я люблю наблюдать рассвет, похоже, что природа или весь мир просыпается. Давай поднимемся, – нарушил молчание Алёша. – Так поймают же, – возразил я. – И так поймают. Не век же сидеть у морга. Я поговорю с Валерием Павлиновичем, всё объясню. Он должен понять. Интересно, он даст мне забрать деньги, которые, я заработал? Сам-то он добрый, а вот его помощники… среди них попадаются редкостные прохиндеи, как помощники злодеев в романах. Я промолчал, понимая, что уже наболтал лишнего, чем кардинально изменил жизнь мальчика. Мы поднялись на первый этаж, в коридоре было уже почти светло. Алёша ринулся к окнам, я немного отстал, сказывалась усталость после бессонной ночи. И тут мы услышали: – На-а-а, колдун! Охранник, которого Алёша обездвижил, шагал нам навстречу. Взгляд его был страшен, лицо перекошено гримасой, а рот после выкрика, так и остался открытым. Он рывком выдернул из-под левой подмышки короткий автомат чуть больше книги, передернул затвор и направил в сторону Алёши. Я дёрнулся и успел сделать шаг к мальчику, а Алёша, отброшенный очередью, уже отлетел назад, ударился об стену и сполз на пол. Охранник лихорадочно продолжил стрелять на ходу, но пули попадали в стену на высоте пары метров, а я, ошарашенный, замер посередине коридора. Далеко позади, со стороны, откуда мы пришли, послышался топот многочисленных ног, и из-за угла выскочили охранники губернатора с пистолетами в руках и с ходу открыли огонь по силуэту с автоматом. Я понял, что стою на линии огня, дёрнулся к стене, но резкий удар в правую часть живота развернул меня. Перед глазами мелькнул подоконник, и взгляд упёрся в коричневый рифлёный кафель. Я осознал, что лежу на полу, попытался встать, не до конца понимая, в чём дело, но навалилась слабость, захотелось спать. Я расслабился, закрыл глаза и позволил телу расползтись по мелкой больничной плитке. Из забытья меня вытащили прикосновения маленьких прохладных ручек. Они тормошили, толкали, искали что-то. Я лениво отмахивался, пытался принять удобную позу и вдруг пришёл в себя, вспомнил события последних минут и резко сел на холодном полу. Алёша в пижаме, пробитой тремя пулями, стоял на коленях между мной и парнем, стрелявшим в нас, одна рука на моем боку, другая на шее охранника. Я понял, что он делал. – Нет, не надо! Он же в тебя стрелял, – прошептал я хрипло. Алёша прошептал чуть слышно, так что я еле разобрал слова: – Помогать надо всем… и ты сможешь… Первый раз боль….. Он не закончил фразу, сил не хватило, он завалился боком на пол, завозился всем телом, как ребёнок, который пытается поудобнее улечься под слишком маленьким одеялом и затих. Видимо организм не справился с такой одновременной нагрузкой…. – Врача! Быстро! Я только сейчас оглянулся и увидел, что вокруг стоят, бессмысленно переминаясь, несколько охранников. Один из них, немолодой мужчина, сел на корточки над Алёшей и прижал два пальца к шее, затем горестно вздохнул: – Отставить врача. Прости, Малыш! Зато завозился расстрелянный коллегами охранник, привстал на локтях и удивлённо начал щупать грудь, раскуроченную пулями, а теперь целую, и пропитанную кровью рубашку с дырками от пуль. – Его Алёша вырубил в палате, он встать не мог, потом какие-то «колёса» проглотил и вроде завозился. Бормотал про колдуна. Я хотел Вам сказать, чтобы по-тихому нейтрализовать, да не успел, – извиняющимся голосом сказал Олег. – Лучше бы ты сдох, наркоман проклятый! – в сердцах сказал Артур Михайлович, воскресшему охраннику, встал, развернулся и ушёл. Понимая, что уже ничего не исправить, я машинально потолкал плечо Алёши и испуганно отдёрнул руку. Прямо на глазах светлая пижама пропитывалась кровью, я испуганно отполз, отталкиваясь ногами, и только потом поднялся. Вместе с охранниками мы с ужасом наблюдали, как тело маленького мальчика превращается в тело старика, покрытого язвами и морщинами. Наверное, перестали действовать функции уникального организма, которые позволяли побеждать любую болезнь. Я почувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы и поспешно ушёл к себе в палату. Солнечным тёплым днем я прогуливался недалеко от дома. После завтрака и чашки крепкого кофе меня снова невыносимо потянуло на сигареты. Но я твёрдо решил никогда не курить, а так как дома бороться соблазном было сложнее – вышел прогуляться, придумав себе как повод покупку книги Шекспира. Поневоле мысли мои возвращались к событиям в больнице. Вновь и вновь я прокручивал различные ситуации той ночи и прикидывал: где я мог поступить правильнее, мог ли спасти Алёшу, может не стоило с ним спорить про чиновников. Я вспоминал маленькую ладошку на своём боку и последние слова мальчика. Может Алёша передал мне часть своих сил? Вот было бы круто, если бы я стал его приемником. Я бы лечил бедных людей бесплатно, а всяких богачей за деньги. Прославился, по телевизору показали бы. Самое главное не попасть в плен к чиновникам, как Алёша. Внезапно двигающаяся на несколько метров впереди женщина взмахнула руками и упала на колени. «Пьяная» – с неприязнью понял я. Оценил практически нищенскую, нелепую одежду, растрёпанный вид. «Не бомжиха, но спивающаяся алкоголичка», – напрашивался вывод, я хотел обойти, но неожиданно для себя остановился и протянул руку. – Давайте помогу. Женщина удивлённо вскинула голову, а потом начала нелепо возиться на асфальте. Я присел рядом и попытался подхватить её под руки. Подумал, что по закону подлости в этот момент обязательно встретишь кого-нибудь из знакомых. На колене женщины я заметил крупную ссадину, размером с кулак. Как будто прозрение снизошло на меня. Содрогаясь от предвкушения чуда, я медленно протянул руку и накрыл маленькие царапины ладонью. Попытался сосредоточиться, почувствовать боль женщины и вытянуть ее. Несколько мгновений ничего не происходило, а потом женская рука оттолкнула мою руку: – Эй, ты чего? – спросила женщина прокуренным голосом. – Да ничего, – разочарованно ответил я. Теперь мне было стыдно за то, что я так по-детски поверил в то, что тоже смогу творить чудеса. Я помог женщине встать. – Проводи меня до дома, – попросила алкоголичка. Очень хотелось отказаться, но я какое-то тёплое чувство от воспоминаний об Алёше подтолкнуло меня ответить: – Да, конечно. Женщина взяла меня под руку, и мы медленно двинулись вперед. Навстречу шла компания, в одном из парней я узнал знакомого, с которым мы учились в параллельных классах. Чёрт! Представил, как я смотрюсь под руку с пьяной немолодой женщиной и сделал вид, что не узнал его. – Я сегодня сына схоронила, – поделилась моя спутница. – Вот и напилась. Ты не подумай, что я так каждый день Я давно бросила. – Угу, – ответил я, погружённый в свои мысли. Но внезапно меня осенила идея, я остановился и резко спросил: – Как звали Вашего сына? – Что? – Как звали Вашего сына? Сколько ему было лет? – Паша. Он твой, наверное, ровесник! С поминок, вот иду. Он с заработков, с Москвы ехал, и автобус в речку упал. А он знаешь, какой у меня был… – охотно начала рассказывать женщина. И потянула меня дальше. Через несколько минут мы уперлись в серое крыльцо деревянного, двухэтажного домика на пять-шесть квартир, которых почти полностью вытесняют с нашего района модные жилищные комплексы. – Спасибо тебе большое! Мне уже стало легче. Бывай. Женщина скрылась за серой, обшарпанной дверью, а я медленно побрёл обратно. На миг мне показалось, что это могла быть мама Алёши, хотя теперь уже было стыдно за такое предположение. Да и после его гибели прошел месяц, а положено хоронить на третий день. Я долго брёл, не глядя по сторонам, пока не вспомнил про своё намерение купить книгу. Понял, что иду не туда, резко развернулся и пошёл в нужную сторону. Экстрасенсом я не стал, но жизнь продолжается. Автор: Виктор Кежутин #МистическиеИстории

Таинственное убийство. Новое дело майора Лукова. Первое сентября выдалось солнечным и тёплым, словно и не закончилось лето. Даже желтых листьев на деревьях почти не видно. По центральной городской улице мимо здания полиции с букетами в руках шли школьники на первый в новом учебном году урок. Майор полиции Александр Луков с грустной улыбкой смотрел в окно служебного кабинета. Его единственная дочь, десятилетняя Маша, сегодня тоже пошла в школу, только в другом городе. После развода родителей она живёт с мамой и видится с Луковым редко. «Вечером нужно обязательно позвонить и в отпуск выбраться к ним, хотя бы на несколько дней», - он отошел от окна и сел за стол, заваленный бумагами. Отпуск должен был начаться через неделю, а сегодня майор Луков находился на суточном дежурстве. Первое сентября выдалось не только солнечным и теплым, но и на удивление спокойным. Может быть, преступники вспомнили в этот день, что тоже были когда-то детьми. В кабинет тяжелой походкой вошел следователь прокуратуры Куров, крупный мужчина, 160 кг веса. Он сегодня тоже на дежурстве. Среди полицейских оперов добродушный толстяк Олег Куров имел прозвище «Неваляшка». Кто и когда назвал его так, уже забылось, а прозвище прижилось. Луков дружил с «Неваляшкой», в редкие часы отдыха любил сыграть с ним партию в шахматы, выпить водки или попарится в бане. Он испытывал к коллеге из прокуратуры особые чувства, при виде его хотелось обязательно улыбнуться, как бы скверно не было на душе. «Природа шепчет, займи, но выпей», - Куров махнул рукой в сторону окна, за которым светило яркое солнце. Он сел в кресло, кряхтя и тяжело дыша. «Ты, говорят, в отпуск собрался?» Луков кивнул в ответ. «Я расскажу тебе новый анекдот про отпускников», - Куров смешно положил пухлые ладони на колени. Но рассказать не успел, на столе у Лукова зазвонил телефон прямой связи из дежурной части, к нему направлен заявитель, который через минуту-другую будет здесь. Саша расправил плечи, разложил на столе листки чистой бумаги и достал из кармана ручку. «Только бы не мокруха», - подумал про себя и посмотрел на Курова. Саше показалось, что в эту минуту «Неваляшка подумал о том же. Заявителем оказалась Галина Григорьевна Мозулёва, директор местной средней школы, в которой когда-то учился Луков. Галина Григорьевна преподавала у них химию, потом много лет была завучем при разных директорах. Сама на первые роли не рвалась, считала, что хозяйственные заботы будут отвлекать её от главного предназначения жизни-воспитания и обучения детей. Учитель она была, что называется, от Бога. Но три года назад директор школы Александра Гавриловна тяжело заболела, долго лечилась, а потом неожиданно для всех ушла в монастырь. Как оказалось, много лет назад, она вместе со своим мужем, бизнесменом Забугой, стала виновницей гибели в автокатастрофе школьницы Марины, одноклассницы Лукова и его единственной в жизни любви. Совесть замучила Александру Гавриловну, говорили, что погибшая Марина часто приходила к ней во сне и задавала один и тот же вопрос «за что вы убили меня?». Эта история стала известна не только всему городу, но и далеко за его пределами. Репутации школы был нанесен урон, и в этой непростой обстановке Галину Григорьевну уговорили все-таки стать директором. «Беда у нас опять, Шурик», - голос у Галины Григорьевны низкий, протяжный, говорит, словно ведет урок, - «Учитель пропал, Ирина Федоровна, литератор, ты её должен помнить». Луков хорошо помнил Ирину Федоровну. В его годы она, начинающий учитель, руководила школьным драмкружком. Саша вместе с Мариной играли главные роли в спектакле по пьесе Арбузова «Мой бедный Марат». Спектакль имел огромный успех и даже получил премию на областном конкурсе. «Что значит пропала?» - Луков начал барабанить пальцами по столу, так делал всегда, когда начинал волноваться. «Я встретил её на прошлой неделе в городском сквере. Посидели вместе на скамейке, вспоминали наш класс, театр, Марину, Александру Гавриловну. Мы вон с Олегом Анатольевичем, мужа её, Забугу, этой весной в тюрьму упрятали за взятку», - Саша кивнул в сторону Курова, а тот кивнул в ответ. «Садитесь, Галина Григорьевна, рассказывайте всё по порядку». Из рассказа директора Мозулевой получалась странная картина. Учитель литературы Ирина Федоровна Головина не пришла сегодня в школу. Не было ее ни вчера, ни позавчера, последний раз приходила 26 августа на перекличку. На звонки не отвечает, соседи не видели её несколько дней. Жила Головина одна, единственный родственник–мама умерла год назад. «Случилось с ней что-то нехорошее, Шурик, иначе бы дала знать. Школа для Ирины – дом родной, смысл жизни. Заявление я написала, оно у вашего дежурного на первом этаже», - у Галины Григорьевны даже слезы выступили на глазах. У Лукова возникли нехорошие предчувствия. У «Неваляшки» то же. … Ирина Федоровна лежала в лужи крови на полу, возле дивана. С большого портрета на стене с болью в глазах смотрела мама. Судмедэксперт Юра насчитал шесть ножевых ран. Дело поручили следователю Курову, оперативное сопровождение группе Лукова. Прокурор области взял его на личный контроль. *** Убийство учителя литературы Головиной всколыхнуло весь город. Шок испытали коллеги по школе, ученики, родители. На всех кухнях и во всех дворах только и разговоров об этом ужасном преступлении, совершенном в канун учебного года. Многие горожане знали Ирину как скромную приветливую женщину, настоящего учителя, преданного своему делу человека. Те, кто знал её поближе, отмечали появившуюся в последнее время замкнутость, но связывали это с тяжелой утратой – год назад она потеряла маму. Они жили вдвоем в крохотной однокомнатной квартире на первом этаже старенькой хрущёвки. Любили вместе гулять по вечерам по главному городскому скверу. Гуляли в любую погоду. Личная жизнь Ирины Федоровны не сложилась. К сорока годам семьёй не обзавелась. Ходили слухи, что в студенческие годы была у неё сильная любовь, даже замуж собиралась, но то ли жених изменил ей, то ли просто передумал, разговоры ходили разные, а сама она предпочитала на эту тему молчать. «Итак, прошли еще одни сутки, а воз и ныне там, ни одной серьезной версии. Журналисты меня одолели, облпрокуратура звонит, глава города вызывал», - прокурор Иван Андреевич, властный пожилой мужчина, в строгом костюме, с красивой сединой, в очках с толстыми стеклами, расхаживал по большому кабинету, размахивая перед собой длинными руками. «Давайте еще раз, всё по порядку, начнем с Вас, Куров». Следователь Олег Куров, 160 кг веса, кличка «Неваляшка», попытался встать, тяжело дыша. Прокурор махнул рукой и разрешил докладывать сидя. Докладывать особенно было нечего. Оперативники из группы майора Лукова сделали поквартирный обход, опросили соседей из близлежащих домов, поговорили с коллегами, учениками, родителями учеников, ни одной зацепки. Ограбление исключалось, ценные вещи и деньги на месте, замок не поврежден, значит, сама пустила убийцу в дом. В квартире есть посторонние отпечатки пальцев. Криминалист Эльза работает над ними. Все раны нанесены ножом, действовал, скорее всего, дилетант. Орудие убийства унес с собой. То, что убийца дилетант, уверенно заявил судмедэксперт Юрий Анатольевич, приведя целый ворох обоснований. «Скорее всего, была ссора или типа того, убийца явно был на взводе», - Юра дополнял Курова стоя, нервно крутя перед собой связкой ключей. «Ты хочешь сказать, что всё произошло случайно?» - прокурор перестал ходить. «Скорее всего», - Юра положил ключи в карман. «Тогда откуда взялся нож? Убийца, что с ножом в руках спокойно разговаривал, а потом занервничал и давай наносить удары? Что-то не вяжется», - Иван Андреевич повернулся к Лукову: «А ты что молчишь, Шерлок Холмс?». Саша Луков встал из-за стола, но прокурор жестом предложил сидеть. Внезапно зазвонил красный телефон, прямая связь с прокурором области. Иван Андреевич встал с кресла, нервно пошевелил желваками и начал докладывать, по-военному, односложно: «Да. Так точно. Понимаю. Слушаюсь. Есть». По ходу разговора его лицо покрылось пятнами, руки начали дрожать. «Досталось деду!» - шепнул Луков «Неваляшке». «Может, область дело себе в производство заберет?» - Куров старался говорить тихо, но сидящие за столом услышали его. Закончив разговор, Иван Андреевич сел в кресло, расстегнул ворот рубашки, выпил стакан воды. «Ты, Куров, не надейся, дело с тобой до конца будет. А к полицейским подкрепление из области едет, два подполковника из убойного отдела». «Не дадут спокойно работать, замучают писаниной, планами, справками, а толку не будет», - тяжелые мысли, словно жернова, завертелись в голове Лукова. После совещания прокурор оставил Курова в кабинете, а Луков отправился к себе в отдел полиции. Путь лежал через городской сквер. Идя по нему, вспомнил, как совсем недавно встретил здесь Ирину Федоровну и долго сидел с ней на скамейке. Так и слышится её тихий голос: «Я часто вспоминаю, Саша, как вы с Мариной играли в нашем школьном театре в «Бедном Марате» Арбузова. Ты помнишь, помнишь, как вы в финале повторяли друг за другом одну и ту же фразу: «Даже за день до смерти не поздно начать жить сначала». Он тогда не обратил не это внимание. Сейчас, после всего, что случилось, фраза звучала почти пророчески. Лукову показалось, что прохожие отводят от него глаза, а кто-то смотрит с осуждением, словно говоря: «Доработалась полиция. Учителей начали убивать накануне учебного года». В отделе его ждала эксперт-криминалист Эльза с важным сообщением. Из нескольких отпечатков, обнаруженных в квартире убитой, один удалось идентифицировать по картотеке. Он принадлежит ранее судимому Горохову, сидевшему за кражу и вышедшему на свободу два года назад. За ним уже поехали. Кажется, забрезжил огонек надежды в темном тоннеле. …За окном шел мелкий осенний дождь, капли стучали по карнизу, улица, примыкающая к отделу полиции, опустела. Луков и следователь Куров второй час допрашивали Антона Горохова, в прошлом судимого за кражу, сейчас нигде не работающего, перебивающегося случайными заработками. Сначала он от всего открещивался, пришлось поднажать. Признался, что, действительно, несколько дней назад был в квартире учительницы Головиной, чинил кран на кухне, получил от неё деньги и ушёл. Сразу после этого запил и что делал все эти дни, не помнил. Головину знает давно, она была воспитателем в детском лагере, где Горохов отдыхал еще школьником. Впечатление он производил нехорошее. Заросшее щетиной лицо, трясущиеся руки, подглазины алкоголика. Всего 35 лет отроду, а на вид все 50, а то и больше. Решили задержать его, пока на 72 часа. «Пустышка это, Олег. Тип мерзкий, но не убийца. Отпечатки только на кухне, мотива никакого, ценные вещи и деньги не тронуты. Не он это», - Луков тяжело вздохнул и устало посмотрел в окно. Завтра похороны. Сначала Саша хотел ограничиться посылкой на них кого-нибудь из оперов, но потом решил пойти сам, все-таки, Ирина Федоровна, была не случайным человеком в его жизни. Домой шел по пустынным улицам. Снова вспомнились слова из школьного спектакля «даже за день до смерти не поздно начать жизнь сначала». Спектакль пользовался успехом. Ездили с ним даже в школы и клубы соседних районов. Однажды возвращались домой в такой же осенний вечер на стареньком автобусе. Декорации и костюмы лежали на заднем сидении, на улице шел дождь также, как и сегодня. Марина дремала, положив голову ему на плечо, а Ирина Фёдоровна сидела рядом с водителем и тихо пела под гитару. «Я должен, я обязан найти эту мразь. И я найду, чего бы мне это не стоило». *** Третьего сентября, в субботу, хоронили учителя литературы Ирину Головину, убитую накануне нового учебного года. Народу было немного, возможно потому, что весь день, с самого утра, был сильный дождь. За гробом шли в основном коллеги и бывшие ученики. Прямо на кладбище состоялась небольшая церемония прощания. Выступали директор школы Галина Григорьевна Мозулева, бывший ученик, выпускник Андрей Ростовцев, - ныне актёр областного драматического театра, а также школьный библиотекарь Маргарита Николаевна, считавшаяся близкой подругой убитой Головиной. Её выступление совсем не понравилось майору Лукову, особенно фраза о том, что покойная, как и все живущие на Земле люди, совершала в жизни ошибки. О чём конкретно шла речь, никто из присутствующих так и не понял. Луков обратил внимание на её глаза, скрытые толстыми стёклами очков. Взгляд совсем не печальный, а скорее злобный. Возвращаясь обратно по центральной аллее, Луков остановился возле могилы Марины. С фотографии смотрела, слегка улыбаясь, красивая девчонка, стоявшая среди деревьев в осеннем парке. Точно такая же фотография висела у Александра дома, над письменным столом. Пока жил с женой, прятал фотографию среди документов, а после развода вставил в рамку и повесил на стену. Иногда разговаривал с Мариной, точнее говорил он, а она улыбалась, чуть заметной улыбкой. Дождь становился всё сильнее, капли стучали по большому чёрному зонту. Луков почувствовал сзади чьё – то тяжёлое дыхание. Повернувшись, увидел Маргариту Николаевну, школьного библиотекаря, чьё выступление так ему не понравилось. «Простите, товарищ Луков, хочу поинтересоваться, как идёт поиск убийцы?». Александр отметил про себя, что у неё жёлтые кривые зубы и бородавка на левой щеке. «До чего же неприятная особа», - подумал он про себя, а вслух произнёс: «Ищем». Продолжать разговор не хотелось. В отделе, возле кабинета, Лукова ждала высокая, худая женщина с усталыми, ввалившимися глазами. Оказалось, жена задержанного накануне по делу об убийстве Антона Горохова, ранее судимого за кражу. Жена долго доказывала, что убить он никого не мог, с детства боится вида крови, да и труслив по – натуре. Луков и сам понимал, что Горохов сидит напрасно, может быть только для того, чтобы усыпить бдительность настоящего убийцы. К концу дня в кабинете собралась почти вся оперативная группа. Долго смотрели видеозапись похорон, сделанную скрытой камерой. «А что это за молодой мужик в спортивной шапке, возле большого дерева?» - Луков повернулся к лейтенанту Лутовинову, самому молодому в их группе. «Сейчас, Александр Александрович, доложу», - Гоша Лутовинов достал чёрный кожаный блокнот, полистал его и начал читать: «Парамонов Сергей Михайлович, тридцать пять лет, офицер – ракетчик, служит где – то на Дальнем востоке, неделю назад приехал в отпуск к родителям. Учился когда – то у Головиной. Это всё, товарищ майор, что удалось пока узнать. Да, ещё информация – не женат». «Тридцать пять лет и не женат? Странно. Почему?» - Луков побарабанил пальцами по столу. «Узнай мне про этого ракетчика всё, что можно, военкомат подключи. Обратил внимание на его глаза, сколько в них тоски?» - Луков поднялся из – за стола и начал ходить по кабинету. Распустив опергруппу, Луков долго сидел в темноте. Потом взял в руки мобильный телефон, лежавший возле большой настольной лампы с зелёным стеклянным абажуром. Набрал номер «Неваляшки», следователя Курова: «Олег, привет. Я чего звоню, этого Горохова, надо выпускать, не при делах он. Нет, сегодня не могу. Зайти кое - куда нужно. Ты давай не пей много, завтра совещание с гостями из области.» … Остаток дня Луков провёл в квартире убитой Головиной. На время следствия её опечатали. Сидя на диване, долго смотрел на висевшую на стене фотографию умершей матери Ирины Фёдоровны. Опять, как и два дня назад, в голову пришла мысль, что женщина на фото видела и убийство, и убийцу. Видела, но увы, сказать ничего не может. За окном по – прежнему шёл дождь. Он идёт сегодня весь день, то прекращаясь, то начинаясь снова, словно сама природа оплакивает убитую. Луков встал с дивана, подошёл к шкафу, начал рассматривать корешки книг. Взгляд упал на «Маленького принца» Сент-Экзюпери. Именно Ирина Фёдоровна познакомила их когда – то с этим произведением. В школьном театре собирались ставить спектакль. Марина должна была играть Принца, но не сложилось. Луков взял книгу с полки, начал листать. Неожиданно, откуда – то из середины, на пол упал листок бумаги. Луков поднял его и начал читать; «Ирка, любимая, здравствуй!». *** В ночь с субботы на воскресенье майор Луков не мог уснуть. Мешали бесконечные удары дождя по стеклу и карнизу, а еще одолевали мысли. Кажется, он нащупал тонкую нить, которая может привести к раскрытию таинственного и жестокого убийства учителя Головиной. Пока это только догадки, отдельные фигурки еще не сложившегося пазла, но это уже и не хаос, не движение вслепую. Найденное накануне вечером в квартире убитой письмо неизвестного автора, спрятанное в книжку «Маленький принц» - словно свет в конце тоннеля, словно первый луч солнца перед рассветом. Луков больше не мог спать. В шесть утра он встал, сделал зарядку, принял холодный душ, выпил чашку крепкого кофе и отправился в отдел. Еще из дома позвонил лейтенанту Лутовинову, самому молодому оперативнику из группы, извинился за воскресный звонок и приказал срочно доставить офицера-ракетчика Парамонова, прибывшего неделю назад в отпуск и остановившегося в небольшом частном доме родителей, на самой окраине города. Если откажется идти добровольно, то задержать и доставить силой. … Город постепенно просыпался. Потухли фонари, на центральной улице появились первые прохожие под разноцветными зонтами, идущие на рынок. Луков раздвинул шторы на окне кабинета, несколько минут постоял молча, затем быстро подошел к столу и опустился в кресло. Сидевший напротив Сергей Михайлович Парамонов в очередной раз перечитывал несколько тетрадных листков, исписанных мелким почерком. «Товарищ майор, разрешите закурить?» Парамонов, не дожидаясь разрешения, полез в карман за сигаретами. Луков кивнул. «Это письмо моё. Отправил его недели за три до отпуска. У меня с Ириной, с Ириной Федоровной, были отношения. Отрицать глупо, да и не собираюсь я ничего отрицать. Влюбился в нее еще школьником, мальчишкой совсем. Потом из училища письма писал, чуть не каждый день. Она долго еще не воспринимала меня как взрослого мужчину», - Сергей Михайлович закашлял, выпил стакан воды из графика и затушил сигарету в пепельницу. «Что было дальше? Не молчите, Парамонов», - Луков старался говорить спокойно, но ходившие на лице желваки выдавали крайнюю степень волнения. Сидевший в углу кабинета лейтенант Лутовинов понял, что шеф «на пределе». Парамонов молчал несколько минут, потом начал говорить, говорил эмоционально, путано, перепрыгивая с одного на другое. Трудно было разглядеть в нём офицера, сейчас он больше напоминал безнадежно влюбленного старшеклассника. Отношения с Ириной начали у них складываться три года назад. Летом вместе отдыхали в Сочи, снимали домик у моря. По вечерам гуляли по набережной или в парке Ривьера. Строили совместные планы, мечтали о ребенке, еще не поздно. Парамонов ждал перевода в Подмосковье и надеялся, что Ирина приедет к нему. «Что случилось потом? Она Вам изменила?» - голос Лукова зазвучал резко, словно удары дождя по карнизу. «Я не знаю как ответить на Ваш вопрос, товарищ майор. В последний год Ирина сильно изменилась. Что с ней случилось, понять не могу. Мне иногда казалось, что у нее начались проблемы с головой», - Парамонов замолчал, в глаза у него появились слезы. «Надо дожимать его, дожимать прямо сейчас, иначе будет поздно», - мелькнуло в голове у Лукова. Он встал, походил по кабинету, потом подошел к Сергею Михайловичу вплотную: «Скажите честно, это Вы ее убили? Может быть, ссора случилась, состояние аффекта?». Парамонов вскочил и сжал кулаки. Сидевшему в углу Лутовинову показалось, что еще мгновенье, и он ударит Лукова по лицу. Парамонов не ударил, но закричал на весь кабинет: «Как вы могли подумать такое? Я, …Ирину, самого близкого человека? Да, я, я пылинки с неё сдувать был готов. Всю жизнь на руках носить». Затем Парамонов сел и замолчал. Луков потянулся за сигаретой, но одернул руку, месяц назад бросил курить. Внимательно посмотрел в глаза Парамонову: «Нет, он не убивал, но что-то не договаривает, что-то очень важное.» Пазл, складывавшийся утром, начал разрушаться. «Успокойтесь, Сергей Михайлович, никто Вас ни в чем не обвиняет. Через полчаса придет следователь, расскажете всё ему под протокол. Пока можете посидеть в коридоре». Парамонов вышел. Следом за ним вышел и Лутовинов. Оставшись один, Луков всё же закурил, нервы «разгулялись». Он достал из стола изъятую вчера в квартире убитой книжку «Маленький принц» и начал листать. Каждый раз, когда прикасался к этому произведению, Луков открывал для себя что-то новое. Сегодня бросились в глаза две фразы. Сначала вот эта: «Он не ответил ни на один мой вопрос, но ведь когда краснеешь, это значит «да», не так ли?» Вторая фраза была подчёркнута, возможно, самой убитой Головиной: «Хоть человеческая жизнь дороже всего на свете, но мы всегда поступаем так, словно в мире существует еще более ценное, чем человеческая жизнь, но что?» «Интересно, когда она это подчеркнула, и что при этом думала?» - Луков еще полистал «Маленького принца», потом отложил его в сторону, включил компьютер и начал смотреть запись с похорон Ирины Федоровны. Несколько раз останавливал кадры, увеличивал их и всматривался в лица. При этом барабанил пальцами по столу, включал и выключал настольную лампу, так делал всегда, когда волновался. Когда за окном уже начало темнеть снова вызвал лейтенанта Лутовинова и поручил ему установить камеры видеонаблюдения возле могилы убитой, а также контролировать всех, кто будет посещать ее в ближайшие дни. «Так надо», - ответил на удивленный взгляд лейтенанта. Поздно вечером, уже из дома, Луков позвонил следователю Курову и произнес совсем тихо: «Олег, кажется я знаю имя убийцы…» *** В понедельник дождь, шедший с перерывами два предыдущих дня, закончился и снова с утра светило солнце, шуршали от дуновения ветра начинающие желтеть листья на деревьях, взрослые пошли на работу, а дети в школу. Жизнь продолжалась. Утром лейтенант Лутовинов, самый молодой оперативник в группе майора Лукова, вместе с двумя техническими работниками съездил на кладбище и установил возле могилы недавно убитой учительницы Ирины Фёдоровны Головиной несколько камер для видеонаблюдения. Он совершенно не понимал зачем это нужно, но это был приказ Лукова, которого он уважал как руководителя и профессионала. Весь отдел знал, что Луков отличный охотник и, ловя преступников, ставит на них «капканы», как на хищников во время охоты. Камеры на кладбище и были одним из таких «капканов». Закончив установку аппаратуры, Лутовинов зашел в домик возле ограды. Здесь многие годы жила кладбищенская сторожиха Нюрка, одинокая странная старушка, про которую горожане старшего поколения рассказывали, что давным-давно её дом сгорел, в пожаре погибли все родные, а сама она немного тронулась умом. Нюрка знала историю всех умерших, кто, когда, и по какой причине умер, знала месторасположение всех могил, помнила, кто и когда приходил отдать последний долг. Посещая кладбище, горожане обязательно приносили ей что-нибудь из продуктов или старых вещей, а иногда давали и деньги. Нюрка с благодарностью всё принимала и кланялась в ответ, шепча чуть слышно: «Храни Вас Господь!» Года два назад какой-то посетитель подарил ей старый кнопочный мобильный телефон и показал, как им пользоваться. К удивлению многих, Нюрка быстро освоила этот аппарат. Оперативники горотдела иногда прибегали к её услугам, если интересы дела требовали этого. Лутовинов еще с вечера приготовил небольшой пакетик с четвертинкой водки, конфетами, парой бананов и кусочком колбасы, кроме того, немного посомневавшись, «отщипнул» от скромного холостяцкого бюджета 500 рублей. Задание Нюрке было простым, присмотреть за могилой Головиной, запомнить всех, кто её посещал, и сразу же позвонить. Несмотря на попытки Лутовинова отказаться, Нюрка усадила его на шатающийся столик возле окошка и налила чай. Пока он пил, развлекала различными кладбищенскими историями. Самая её любимая была про то, как несколько лет назад приезжал из области на дорогущей машине молодой богатей, посетил могилку Марины, сбитой насмерть на обочине дороги, положил к памятнику большой букет роз и начал играть на скрипке какую-то красивую мелодию. Даже кладбищенские вороны в тот момент замолчали. А за старинным дубом, стоявшим возле соседней могилы, Нюрка разглядела тогда белого ангела, спустившегося с небес, лицо у ангела было один в один как у погибшей девочки на памятнике. «Ну ты, Нюра, и сказочница», - улыбнулся Лутовинов, вставая из-за стола. Нюрка ответила с обидой: «Вот и ты, парнишечка, не веришь. Святой, истинный крест, не вру. Богач-то этот мне еще бумажку совал, деньги не наши, я не взяла, пошто они мне, тогда он пять тысяч нашими отвалил, а ты говоришь, сказочница. Ну что, понравился чаёк-то мой? Я в него сушеной травки добавляю, в Ивана Купала на могилках собираю». Лутовинов почувствовал как при последних Нюркиных словах у него образовался ком в горле. Еще раз повторив задание, он раскланялся и вышел на свежий воздух. Пока его молодой коллега распивал чай в кладбищенской сторожке и слушал сказки про спустившихся с небес ангелов, Луков отправился в среднюю школу, где работала убитая Головина. Учителей, учеников, родителей и даже уборщиц и сторожей, его подчиненные опросили по несколько раз, а также провели осмотр её учебного кабинета и личных вещей. Ничего существенного для следствия всё это не принесло. Луков же собирался сегодня поговорить с библиотекарем Маргаритой Николаевной, считавшейся подругой убитой, но оказалось, что она внезапно взяла отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам, хотя никакой семьи у неё не было и жила она много лет одна. Луков попросил школьного делопроизводителя сделать копию её заявления и вернулся в отдел. Луков, как и многие люди, не любил понедельники, еще с раннего детства. Но сегодняшний день обещал быть удачным. Вернувшись в отдел, Луков вызвал к себе в кабинет криминалиста Эльзу, молодую крашеную блондинку с низким прокуренным голосом. Она тоже, как и Луков, была одинокой, и полицейские сплетники давно приписывали им роман. На одном из корпоративов у Лукова состоялся с ней на этот счет разговор, во время которого, дымящая целыми днями Эльза услышала, что «лучше поцеловать пепельницу, чем курящую женщину» и зло ответила Лукову: «Да пошёл ты, чистоплюй». Впрочем, их рабочим отношениями это не мешало. Луков отдал вошедшей в кабинет Эльзе листок с заявлением библиотекаря Маргариты Николаевны и достал из стола книжку «Маленький принц», изъятую на квартире убитой Головиной. «Слушай, мне срочно нужно сравнить почерк. Важно понять - заявление и дарственную надпись на книжке писал один человек или нет. Экспертизу сделаешь попозже, а сейчас хотя бы скажи первое впечатление». Эльза внимательно прочитала листок с заявлением и надпись на книжке. Надпись гласила: «Да, я люблю тебя. Моя вина, что ты этого не знала. Глаза слепы. Искать надо сердцем». Эльза достала сигарету и закурила: «Насколько я помню, это цитаты из «Маленького принца», но там сказано «это моя вина, что ты этого не знал. Это роза говорила принцу, в мужском роде, а здесь в женском «не знала». «Эльза, не тяни, текст книги я знаю почти наизусть. Скажи, это один и тот же почерк? Один человек писал?» - Луков почувствовал, как от волнения похолодели ладони. «Никаких сомнений, писал один и тот же и стопроцентно – это женщина», - Эльза положила в пепельницу недокуренную сигарету. Луков устало откинулся на спинку кресла и проговорил чуть слышно: «Кажется, пазл сложился». Через несколько минут в кабинет вбежал лейтенант Лутовинов и, запыхавшись, сообщил, что позвонила Нюрка с кладбища, на могилу убитой Головиной приходила школьный библиотекарь Маргарита Николаевна Петрова, приезжала на такси с большой дорожной сумкой, постояла минут десять, что-то шепча. Лутовинов уже собрался снимать записи с камер. «Что, Александр Александрович, сработал ваш «капкан», крупная дичь попалась?» - лейтенант улыбнулся, а у Лукова вдруг стало тяжело на душе. Поздно вечером в аэропорту областного центра группа захвата арестовала школьного библиотекаря Маргариту Николаевну Петрову. …Золотая осень подходила к концу. Деревья стояли голые, разноцветные листья лежали кучами на земле или плавали в лужах, по небу плыли свинцовые тучи. По ночам уже несколько раз были заморозки. Луков вместе с директором школы Галиной Григорьевной Мозулевой больше часа сидел на скамейке в городском сквере. Они то и дело возвращались в разговоре к убийству учителя Головиной и аресту библиотекаря Петровой. «В голове, Шурик, не укладывается, Рита Петрова – серая мышка, и вдруг убийца. Мы знали, что она дружила с Ириной, в театр в областной центр вместе ездили, книжки разные обсуждали, обе – филологи, обе одинокие. Не понимаю, за что Ритка убила её? Знаешь, столько всяких нехороших разговоров по городу ходит. Говорят даже о каких-то «особых» отношениях между ними. Неужели это правда?» Луков тяжело вздохнул. С ветки соседнего клена оторвался красно-желтый листок, покружил немного в воздухе и упал на землю. «Я не могу сейчас всё рассказать Вам, Галина Григорьевна, следствие еще только началось. Петрова – сложный человек, замкнутый, вся из комплексов, обижена на весь белый свет из-за своего одиночества. Она строила какие-то планы в отношении Ирины Федоровны, пыталась влиять на неё, манипулировать. А у Головиной появился мужчина, Парамонов, тоже в нашей школе учился. Завязался клубок и кончилось всё кровавой разборкой», - Луков говорил медленно, обдумывая каждое слово. Только сейчас он заметил, как постарела Галина Григорьевна за эти дни, осунулась, появились круги под глазами. «У нас есть подозрение, что это не первый случай у Петровой. Помните, несколько лет назад покончила собой математик из пятой школы? Петрова тоже с ней дружила». Где-то в начале аллеи закаркала ворона, мимо скамейки прошел случайный прохожий в длинном плаще с кожаной сумкой на плече. «Ты, скажи, Шурик, как мне жить со всем этим? Я так верю людям, не могу о них думать плохо. Мне уже шестой десяток пошёл, поздно себя переделывать. Тебя можно поздравить с новым званием?» Луков утвердительно кивнул. «И кто ты теперь?» «Подполковник, Галина Григорьевна. Но так тяжело на душе. Впервые нет радости от раскрытого преступления. Одно хорошо, отпуск дали, дочь наконец увижу, они с бывшей женой живут в другом городе». Снова закаркала ворона где-то в начале аллеи. Случайный прохожий в длинном плаще, с кожаной сумкой на плече, развернулся и медленно пошёл в обратном направлении. Под его ногами зашуршали осенние листья. В этом шуршании Лукову послышалось: «Жизнь продолжается! Жизнь продолжается! Жизнь продолжается!» Автор: veter

УВАЖАЕМЫЙ КОТ Было это в далёкие уже советские годы, когда моя бабушка жила в Красном городке нашего старого Торжка. Назвали эту улицу так, конечно же, после революции. А раньше это была территория Женского монастыря со школой, красивым храмом, возвышавшимся над рекой, с домом игуменьи, хозяйскими постройками и многочисленными монашескими кельями, представляющими из себя не что иное, как бараки с мизерными неблагоустроенными квартирками. Бараки-кельи были очень старыми, поэтому бабушке, как и остальным её соседям по дому велено было переселяться на другой конец города в хутор со смешным названием «Жуки» по случаю капитального ремонта их дома. В «Жуках» был такой же барак, с удобствами на дворе, с длинным коридором по обе стороны которого располагались комнаты жильцов и большой общей кухней. Но никто из переселенцев не унывал. Ведь тут они поживут временно, пока их дом на ремонте. Помню, что бабушка и воду с колонки приносила, и печь топила, покупая на зиму дрова, и помои выносила в конец большого двора, где стояла помойка – деревянный большой короб с отверстием и крышкой, куда сбрасывали и твёрдые, и жидкие отходы все жители двора. У помойки вечно сновали крысы, поедая кухонные остатки. Иной раз даже подойти к ней было жутко и некоторые дети, посылаемые родителями вынести ведро, вываливали содержимое рядом, не доходя до ящика, за что их потом ругали взрослые. Бабушка, поселившись в комнату, вскоре обнаружила, что у её порога сидит молодой кот, и явно желает при всяком удобном случае проскочить в комнату. - Эй, ты чей? Неужто тебя прежние жильцы оставили? Или ты чей-нибудь местный? – ласково спрашивала она кота. А он прижимался к её ногам и заглядывал в комнату.

Облака майора Лукова За окном уже начинало темнеть. На аллее, примыкающей к горотделу полиции, зажглись тусклые фонари. Многочисленные прохожие с пакетами и с сумками бодрой походкой двигались по тротуару. Сразу видно, что торопятся с работы домой. Майору Лукову торопиться некуда. В холостяцкой квартире его никто не ждет. С женой развелся два года назад, тоже в мае, в сезон черемуховой вьюги. Во всех дворах тогда цвели кусты сирени, а в садах яблони, и было холодно, как и сейчас. Саша Луков встал с крутящегося кресла из-за рабочего стола и подошел к окну. Вид спешащих домой прохожих навеял грустные мысли о неустроенности и одиночестве. …Сашка влюбился первый и, как оказалось, последний раз в жизни, когда учился в 10 классе. Был он отличником, спортсменом, заводилой во всех школьных делах. Высокий, с черными волнистыми волосами, крупными голубыми глазами, правильными чертами лица, красавец Луков всегда нравился девчонкам, да и женщины в возрасте частенько заглядывались на него… «Наверное, будет дождь. Небо весь день хмурилось», - подумал Луков, закрыл форточку и снова сел в крутящееся кресло за рабочим столом. Несколько минут сидел в темноте, а затем включил большую настольную лампу с зеленым абажуром. Лампа старая, такие были в моде еще в середине XX века. Сколько поменялось хозяев в этом кабинете, а лампа все стоит и стоит, как символ чего-то вечного, традиционного, несмотря на изменения в окружающей жизни. Кроме одинокой холостяцкой квартиры, в которой его никто не ждет, сегодня у Лукова была еще одна причина задержаться на работе. Его подчиненные час назад выехали на ответственное задание. И Саша ждал их возвращения, то и дело поглядывая на часы. Тишину в кабинете нарушили струйки дождя, забарабанившие по стеклу и карнизу.На лужах появились пузыри, спешащие прохожие, раскрыли разноцветные зонты. «Достанется сегодня моим ребятам, промокнут до нитки», - подумал Саша и снова посмотрел на часы. Две недели назад появилась информация, что известный в городе предприниматель, депутат и меценат с необычной фамилией Забуга собирается передать одному из чиновников большую сумму денег за крупный контракт. Сегодня вечером появилась возможность взять их с поличным. Саша начал барабанить пальцами по столу, включать и выключать настольную лампу. Так делал всегда, когда волновался. …В середине учебного года в их десятый класс пришла новенькая. Её семья приехала из другого города. Отец, бывший офицер, устроился работать инженером на очистные сооружения, где трудилась и Сашкина мама. Двадцать с лишним лет прошло, а он до сих пор до мельчайших подробностей помнил, как вошла в класс красивая стройная девчонка с черными волосами до плеч, подошла к его парте и села рядом. Это было единственное в классе свободное место. Приветливо улыбнулась ему, на щеках появились ямочки, а в серых глазах лукавый огонек. Девчонку звали Марина.До этого дня лучшим учеником в классе был Сашка, а теперь их стало двое. Очень скоро вся школа шепталась по углам, что они замечательная пара, словно созданы для друга. И в самом деле у них было много общего. Даже внешне напоминали брата и сестру... Внезапно дверь в кабинет майора Лукова открылась и на пороге появилась криминалист Эльза, молодая крупная девица с рыжими крашеными волосами и неестественно пухлыми губами. «Что сидишь в темноте?». Голос у Эльзы низкий и хриплый от бесконечного курения. «Не звонили?» - Эльза кивнула на мобильник Лукова, лежавший около настольной лампы. «Нет». «Я посижу с тобой?» «Садись». Эльза села за соседний стол и начала о чем-то говорить, крутя в руках связку ключей. … Сашка с Мариной подружились с первого дня. Жили совсем рядом. Марина в старом, еще довоенной постройке доме с аркой, а Луков в новом, панельном, через два двора. Утром вместе шли в школу, а в обед из школы. Марина занималась мотоспортом, участвовала в соревнованиях, имела первый разряд. Каждый вечер нарезала круги на мотоцикле по автобусному кольцу их небольшого города. В черной куртке из мягкой натуральной кожи, с длинными волосами, выбивающимися из-под шлема, красавица – глаз не отвести. Иногда брала с собой Сашку на прогулку. Он садился на мотоцикл сзади и обхватывал Марину за талию. Даже сейчас, спустя годы, от воспоминаний об этих прикосновениях начинало стучать в висках… «Ты в каких облаках витаешь, почему меня не слушаешь?» - низкий прокуренный голос Эльзы вернул Лукова в день сегодняшний. Дождь за окном становился всё сильнее, тротуар опустел. «Слушай, а правда, что у этого, как его, Забуги, жена была директором школы, а потом ударилась в религию и ушла в монастырь?» Луков утвердительно кивнул. Эльза приехала в их отдел полиции год назад, после окончания школы МВД, и никого еще толком не знала. «А еще говорят, что они много лет назад сбили какую-то девчонку, и она стала по ночам приходить к жене Забуги во снах?» Луков снова кивнул. Затем посмотрел на мобильный телефон, телефон по-прежнему молчал. …Сашка влюбился в Марину такой любовью, что бывает у человека только раз в жизни. В ушах все время стоял её нежный голос, её звонкий смех, снилась по ночам нежная улыбка, все время хотелось поцеловать её ямочки на щеках. Со временем он стал чуть не каждый день ходить к Марине в гости, очень понравился её родителям, особенно маме, Светлане Николаевне, которая работала учителем литературы в их школе. Часто ходил с ней по выходным за продуктами на городской рынок и радостно нес обратно тяжелые сумки. Всё, кажется, шло к счастливому объяснению в любви. Объяснение состоялось в такой же дождливый вечер под козырьком Марининого подъезда. Марина внимательно выслушала его, провела своей нежной рукой по мокрым Сашкиным волосам и сказала чуть слышно: «Ты – замечательный, мне с тобой очень хорошо, но, извини, люблю я другого, сильно люблю, слов не хватает рассказать, как сильно». Сашка почувствовал невероятную горечь, вмиг навалилась тоска, в глазах как будто потемнело. Домой шел медленно, опустив голову. Как и сегодня, тогда шел дождь, но Сашка его совсем не замечал. Внешне всё было, как прежде. Вместе ходили в школу, сидели за одной партой, иногда катались на мотоцикле. Но пропала надежда, внутри словно потух огонь.Он стал хуже учиться, на уроках то и дел отвечал невпопад. «Луков, в каких Вы облаках всё витаете?» - резкий голос математички Александры Гавриловны с этим вопросом всё чаще звучал на уроках алгебры. Александра Гавриловна грозила пальцем любимому ученику. В ту пору она только-только вышла замуж за молодого бизнесмена со странной фамилией Забуга. В каких же облаках витал Сашка? Уже будучи студентом юрфака прочитал в научном журнале про интересное явление в квантовой механике, которое еще в начале XX века получило красивое название «Облака вероятностей». Суть в том, что при одних и тех же обстоятельствах в мире элементарных частиц должен быть один и тот же результат. В девяносто девяти случаях из ста так и происходит, а в одном – нет, и не ясно, почему? Представьте себе, что вы держите в руках маленький мячик, разжимаете пальцы, и он падает на землю. Этому способствует сила земного притяжения, особое состояние атмосферы, и многое другое.Никогда мячик не полетит вверх, а в квантовой механике, бывает, что и «летит». Парадокс, «облака вероятностей». Казалось бы, созданы они с Мариной друг для друга. Но, нет, не получилось, не упал почему-то мячик вниз, а полетел к облакам. И никто не сможет объяснить, почему. …Марина погибла в конце одиннадцатого класса, накануне линейки, посвященной окончанию учебного года. Сашка был последним, кто видел её живой. Он ждал её вечером у подъезда, перед традиционной прогулкой на мотоцикле, надеялся, что она позовёт его с собой. Во дворе цвели кусты сирени и черемухи, на небе появились первые звезды. Марина вышла из дома, как всегда в кожаной куртке, с мотоциклетным шлемом в руках. Они несколько минут постояли возле подъезда. Сашка видел, как из окна квартиры внимательно смотрела на них Светлана Николаевна.Марина не взяла его с собой, сказала, что хочет покататься одна. Сашка взял в руки её ладонь и долго не отпускал, а потом повернулся и медленно пошел прочь. Почему-то подумалось, что где-нибудь за повтором Марину ждёт он, его счастливый соперник, и именно он сегодня будет держать её за талию, сидя сзади на мотоцикле. Марина каталась в тот вечер одна. Когда уже возвращалась домой, ведя мотоцикл за руль, попала под колеса автомашины с пьяным водителем за рулем. Водитель с женой, которая сидела рядом, бросили её раненую на обочине, оставив умирать. Всю жизнь потом Сашка Луков простить себе не мог, что не отговорил Марину от этой роковой поездки, что ушел, обидевшись, а не остался ждать её во дворе. Может быть, смог бы как-нибудь спасти её. Потом, спустя годы, выяснилось, что в той злосчастной машине ехала их математичка Александра Гавриловна с мужем, известным городским предпринимателем со странной фамилией Забуга. Пару лет назад Александра Гавриловна серьезно заболела, был инсульт, долго лечилась, а потом, совершенно неожиданно для горожан, ушла в монастырь. Муж с ней развелся и вскоре женился на молодой, и всё у него было по-прежнему хорошо. Было, до сегодняшнего дня. Дождь за окном становился всё сильнее. От стука по стеклу и карнизу почти совсем не слышно голос Эльзы. Двоих задержанных привезли ближе к полуночи. Следователь начал допрос, а Эльза понесла на экспертизу большую пачку денег. На следующий день Саша Луков пошел на могилу Марины. Так поступал всегда, когда нужно было посоветоваться или поделиться важной новостью. Ему казалось, что Марина слышит его. Возле ограды стояла высокая женщина в черной монашеской одежде и что-то шептала сухими губами. Саша подошел к памятнику, положил большой букет желтых роз, любимых Марининых цветов. Ему показалось, что Марина с фотографии улыбнулась… Автор: veter

Ангел за стеклом Кошмар возвращался. Под ногами надсадно скрипели рассохшиеся, серые от времени и сырости доски; мост раскачивался, грозя скинуть ненавистную ношу. Деревянные перила под рукой хлипко дрожали, сулили скорую и страшную погибель в кипящей внизу черноте. Она мало походила на воду; скорее напоминала темную густую кровь, исходящую смрадными пузырями. И что-то громадное, непередаваемо чужеродное, медленно ворочалось под смоляной толщей. Ветер хлестал по лицу мокрой тряпкой дождя, выжимал слезу. Страх - не за себя - за Ангела, сдавливал грудь, не давая сделать вдох. Прозрачная колба, закрепленная ремнями между ненадежными перилами моста, раскачивалась все сильнее, в такт порывам ветра. Сквозь завесу дождя - такого же липкого, серого и холодного, как и все вокруг; сквозь толщу стекла, пелену слез - лицо Ангела оставалось ясно видно. Чистое, беззащитное, прекрасное. Даже слой прозрачной жидкости не уродовал и не замутнял нездешней, хрупкой красоты, не скрадывал совершенства черт. Мокрые крылья плотно облепляли тело, окутывали светлым плащом. Желание увидеть их гордо расправленными отзывалось где-то внутри сладкой болью. Что угодно - царство, душу, бессмертие - за миг свободы Ангела! Миллиарды лет вечных мук за один только неповторимый миг... взлетай, Ангел! Будто услышав, пленник Серого мира и стеклянной тюрьмы очень медленно открывал прозрачные, хрустальной голубизны, чистейшие глаза. Под злобный вой ветра и хруст рассыпающихся в труху досок стекло покрывалось тончайшими паутинками трещин... - Глеб, ты меня вообще слышишь, или опять уснул? - голос Надьки штопором ввинчивался в ухо, просверливал мозг насквозь и выходил с другой стороны, оставляя мерзкое ощущение подступающей мигрени. - Я говорю, Оксюту надо к маме сегодня завезти, мы с Машкой идем в бассейн! Сможешь отпроситься на часок и забрать ее из садика пораньше? - Да, заберу, - Глеб отхлебнул из кружки и скривился. - Опять ты эту дрянь купила, на нормальный кофе денег не хватило, что ли? Надь, я тебя сто раз просил... - Ничего не дрянь! Цикорий полезнее твоего дурацкого кофе, ты и так в последнее время сам нормально не спишь и мне не даешь. Вчера вообще полночи руками размахивал, бубнил, чуть по носу мне не заехал! Может, тебе травок попить, перед сном, есть же разные сборы! Глеб брезгливо отпихнул полную кружку и поднялся. - Сама пей свои травы, цикорий, таблетки от бессонницы, или чего тебе там еще в интернете насоветовали! Ладно, я ушел, до вечера. Он попытался чмокнуть надутую щеку, но жена демонстративно отвернулась. Глеб пожал плечами и вышел из кухни. Надькины обидки давно ему приелись; все равно, виноватым он себя не считал. Если честно - ему с самого начала было наплевать. И на Надьку, и на ее дутые губы, перепады настроения по двадцать раз на дню. Зря он поддался уговорам матушки и решил стать "как все", обзаведясь ненужной женой и ненужным ребенком. И квартирой, за которую им платить еще несколько лет. Лучше бы жил один, в маленькой съемной однушке, заваривал по утрам угольно-черный горький кофе вместо дрянного, модного сейчас пойла. И был бы, если не счастлив, то спокоен и удовлетворен жизнью. А теперь, куда от них денешься? От не работавшей ни дня жены - любительницы надувать губы - и капризной, вечно болеющей дочери. Она уже сейчас дует крошечные губенки и морщит нос, точь-в точь, как мать. "Надо жить настоящим, Глебушка! Прошлого не вернешь, судьбы не повернешь. Наденька тебя давно любит, еще со школы. Хорошая девочка, умница, хозяюшка! И малыша тебе родит - я уже внуков заждалась, как будет у вас маленький, сразу на пенсию выйду, стану помогать..." Свадьба промелькнула пестрым хмельным кошмаром, под пьяные вопли многочисленной родни. Липкие от помады Надькины губы, ее животные ласки, влюбленные щенячьи глаза. Тошнотное ощущение совершаемой ошибки. И серая бессмыслица дней, имя которой - бесконечность. Совместные поездки на родительские дачи, все более редкие вылазки с друзьями на природу, растущий, как на дрожжах, живот жены. Несмолкающий плач Оксанки по ночам, слюнки, зубы, колики, простуды, аллергия, дерматит. Временами Глебу казалось, что он любит и понимает дочку, которой так же неуютно в мире, как ему самому. Но чаще он испытывал острое желание вытряхнуть ее из кроватки, сунуть Надьке в лапы и вышвырнуть обеих из квартиры. И своей жизни. Насовсем. А потом началась череда кошмаров: серый мокрый мир, рассыпающиеся доски моста, липкий ледяной дождь. Глеб долго боялся задать себе вопрос - почему, просыпаясь в своей кровати, он еще долго ощущал исходящий от ладоней запах сырой древесины. Но сильнее всего сводили с ума глаза Ангела за прозрачным гладким стеклом. Чистая, незамутненная, небесная голубизна. Такие глаза невозможно было забыть при всем желании. И Глеб помнил. *** Настя. Ее глаза, синее самого синего. Смех, рассыпающийся звоном стеклянных колокольчиков на ветру. Глаза Насти тоже умели смеяться - возле зрачков вспыхивали крошечные искорки-рыбки, золотистая россыпь. Такой же россыпью золотились на вздернутом озорном носике веснушки. Вся Настя, казалось, состояла из теплого солнечного света: золотисто-русые, с рыжинкой, кудри, лучики-ямочки на щеках, желтое платье, оранжевые босоножки на тонком ремешке. Девочка-солнышко всегда выбирала яркие, живые цвета - одуванчиково-желтый, лиственно-зеленый, мандариново-оранжевый, спело-вишневый. Глеб всегда считал, что его день начинался не с рассвета, а с момента, когда рядом появлялась Настена. Она умела расцветить мир вокруг сочными красками, наполнить звуками, запахами, согреть особенным теплом. И он, угрюмый, скучный, ничем не примечательный парень, тоже расцветал и тянулся к ней, подобно зеленому ростку. Откуда-то сразу вспоминались красивые слова, хотелось творить необычное, волшебное, даже сердце в груди стучало уже не так. А когда он, собравшись с духом, первый раз, очень робко и нежно, коснулся губами россыпи веснушек на щеке, сердце уже не просто стучало. Оно колотило в ребра изнутри с таким пылом, будто собиралось разломать их, выскочить наружу и прыгнуть в горячие Настины ладошки. Им было по пятнадцать лет. И мир вокруг еще казался странным, новым, ярким. Сулящим нечто необычное, новые открытия, чувства, границы. Двое толком не повзрослевших детей лакомились мороженым, гуляли по старому парку, отдыхали в тени узловатых дубов, сидя на старой, облезлой скамейке. Они не знали - да и не захотели бы знать - как мало страниц осталось в книге сказок. И что на последней из них уже нет солнца, скамеек, прохладной тени деревьев. И сверху донизу она исписана одним-единственным словом. Боль. Однажды Настя не пришла в школу. И вообще никуда не пришла. Просто исчезла. Солнце спряталось за пеленой грязных туч из тревоги и давящего серого страха. Вечером Глеб провожал ее домой, по дороге они купили пару сосисок на палочках в ларьке. Глеб быстро сжевал свою порцию, Настя пощипала тесто и отдала сосиску облезлой кошке, ластящейся у ног. Солнышко любила кошек и собак, они чувствовали ее любовь и тянулись к ней со всех сторон. Даже самые свирепые кобели прятали клыки и ложились у ног, желая ее ласки. Погладив благодарно урчащую киску, Настена чмокнула Глеба в щеку и поспешила своему подъезду. Звонко процокали по нагретому за день асфальту острые каблучки. Цок-цок-цок... Уже потом, после недель бесполезных поисков, звонков, слез, Глеб часто напрягал слух, пытаясь услышать этот звук, оживить его в памяти. Будто бы он мог вернуть тот, последний вечер, небесные глаза девочки-солнца, блаженно урчащую кошку. Но ничего не было слышно. Настю нашли почти через месяц, в лесу, недалеко от города. Вернее то, что от нее осталось. Как пятнадцатилетняя девочка оказалась в том месте, навсегда осталось загадкой. Как и личность нелюдя, или нелюдей, навсегда погасивших для Глеба его солнце. Прошло пять лет, десять, пятнадцать. Свет не возвращался, мир вокруг казался окутанным серой хмарью. Позади остались школа, институт; удалось найти хорошую работу, купить машину. Большего не хотелось - если бы не мама, день и ночь капающая на мозги по поводу его одиночества, Глеб с радостью прожил бы остаток дней в тишине и покое. Но мама отличалась менталитетом бульдозера, когда ей хотелось чего-то добиться. Так, в жизни тридцатилетнего, безразличного ко всему холостяка появилась Надька, и следом Оксана. Он честно пытался почувствовать хоть что-то к жене и дочери, но не смог. А потом начались странные бредовые сны. Рассыпающийся деревянный мост, серый туман и пузырящаяся внизу черная вязь. Прозрачная стеклянная колба, прикрепленная ремнями к перилам моста. Спящий внутри Ангел, с удивительными и такими знакомыми глазами. Откуда-то Глеб знал - если разбить проклятое стекло и разбудить Ангела, все будет, как раньше. Процокают каблучки по асфальту - цок-цок-цок... мягкие, пахнущие ирисками ладошки обнимут его сзади, закроют глаза: "Угадай, кто?!" И теплый солнечный луч разгонит вязкую стылую хмарь, облепившую его со всех сторон. Снова будет ясный солнечный день, ароматы жаренных сосисок, сладкой ваты, визг и смех детей, бегающих наперегонки по дорожкам парка. И россыпь золотых веснушек на теплой бархатистой щеке... *** - Ты в последнее время странный какой-то, - Надя вертелась перед зеркалом, охорашивалась, взбивала волосы, подкрашивала губы. - Тебе что ни скажи, ничего не слышишь, смотришь в пустоту, как дурак, и молчишь. Одевайся уже, выходить пора, нас к девяти ждут. - Иди одна, я дома останусь. Настроения нет. - Глеб подошел к окну. Грязно-серое небо кропило мелким противным дождем. Обычным, не тем, что во сне; там даже вода казалась липкой, похожей на холодную слизь. - Как - не пойдешь? Нас Левка с Машкой обоих приглашали, вообще-то, давай уже, одевайся! - приказной тон жены неожиданно вызвал прилив ледяной злобы. Глеб с хрустом сжал кулаки, стараясь погасить вспышку гнева: - Я сказал - остаюсь дома. Обратно на такси доедешь, деньги есть, или дать? Серые глаза Нади медленно потемнели от злости, губы задрожали: - Ты это сейчас серьезно? Глеб, сколько можно, вот честно? Я себя разведенкой ощущаю, уже все знакомые смеются за спиной; ты из дома вообще перестал выбираться, кроме как на работу. Ни в гости, ни в ресторан вместе не сходить. Хоть помнишь, когда в последний раз в кино меня водил, или в театр? Я, между прочим, еще молодая и красивая! Специально на вечер все организовала, с Машкой договорилась, Ксюту маме отвезла. В общем, одевайся и поехали, не стой столбом! Вместо ответа Глеб молча развернулся и ушел в спальню. На следующий день Надя торопливо собирала свои и дочкины вещи. Она косилась на прислонившегося к косяку Глеба и, наверное, ждала извинений, просьб остаться, хоть какой-то реакции. Он молчал. Так же молча помог ей вынести к машине такси сумки, пакеты и хнычущую Оксанку. Даже не спросил, куда они едут, к маме Нади, или на съемную квартиру. Было просто неинтересно. Вернувшись в опустевшую квартиру, впервые за несколько лет выдохнул с облегчением. Телефон в кармане жужжал разбуженной пчелой, количество пропущенных звонков от мамы росло. Глеб решил, что грядущая выволочка и требования помириться с женой никуда не денутся, и, выключив сотовый, небрежно швырнул его в кресло. Ремни навязанного брака с треском лопнули, дышать стало легче. Оставалось освободить Ангела. И ему почти удалось. Кошмар повторился первой же ночью, но стал ярче, наполнился новыми деталями, даже появились какие-то краски, помимо серого и черного. Странно, но это лишь прибавило сну потусторонней жути. Теперь стало видно берег, раньше скрытый пеленой вязкого серого тумана. Небо, напитанное кроваво-алым багрецом, брызгало липкими струями то ли дождя, то ли слюны. Уродливые кривые деревца, похожие на детские трупики, тряслись и корчились под порывами сырого ветра. Бледно-голубая, на редкость противная, с виду, трава колыхалась липким ковром. В траве то и дело скользили странные твари, похожие на кошек с ободранной шкурой. Пустые глазницы смотрели на судорожно цепляющегося за перила человека; твари чуяли его слабость и страх. Глеб кожей ощущал эти взгляды. Они говорили о неизбежном - скоро его силы истощатся, мост рассыплется окончательно и Глеба, вместе со спящим в стеклянной колбе Ангелом, поглотит липкая черная вязь. Он снова потеряет Настю - свою девочку-Солнце. Нет! Упав на живот, он упрямо полз по трухлявым мокрым доскам. Щепки и занозы впивались в кожу, причиняя жгучую боль; плевать! Пальцы коснулись холодной глади стекла. Мост жалобно затрещал, часть досок полетела вниз, к пузырящемуся черному месиву. Еще немного... - Проснись, Ангел! Открой глаза, время уходит! Ну же?! Прошу тебя! Под животом с треском и хрустом осыпались последние доски. Уже падая в никуда, Глеб успел увидеть: Ангел открыл глаза. Только в этот раз они оказались совсем не голубыми. Радужку цвета спелой вишни перечеркивала темная трещина зрачка. - Я говорю, сегодня к Надюшке ездила, гуляли втроем, мы с ней и Оксютка! Скучает, маленькая, по тебе, все спрашивает: "Де папа? Папа хочу..." Помирились бы вы, сынок? Надюша, вот, уже не сердится совсем! Мама говорила и говорила, опутывая его словами, будто липкой теплой паутиной. Убеждала, уговаривала. Глеб в сотый, нет, тысячный раз пожалел, что пустил ее в квартиру. Надо было просто отключить телефон и сидеть тише мышки, игнорируя трели дверного звонка. А лучше просто продать квартиру и уехать, не сказав никому ни слова. Зачем ему снова лезть в петлю постылого брака, терпеть рядом людей, которых он и видеть-то не хотел. Он хотел вернуть свое Солнышко. Хотел разбить стекло и выпустить на волю Ангела с ее глазами. А что потом? Настена ведь давно умерла. Отпущенная из своей стеклянной тюрьмы она расправит крылья и взлетит к небесам. Но за этот краткий миг возле нее, за жалкую долю секунды, Глеб готов был познать Ад. - Глебушка, ты меня совсем не слушаешь? У тебя телефон звонит, ответь - наверное, Надюша! Телефон полетел в стену, усыпал ковер острыми серыми осколками пластика. Глеб тяжело поднялся: - Мама, уйди, пожалуйста! С Надей мы разводимся. Я буду платить алименты, но видеть ее не хочу. - Да кого же я вырастила... горе ты мое! Стараясь не сорваться на крик, Глеб выпроводил заплаканную маму из квартиры и с безмерным облегчением захлопнул дверь. На душе стало легко и свободно. Ничего, теперь все будет по-другому. Кошмары становились все ярче, больнее. Теперь Ангел не спал - он смотрел в упор, Настиными небесными глазами, губы беззвучно шевелились. Глеб без слов ощущал стонущие призывы: "Помоги! Забери меня отсюда!" Давясь слезами, он стучал разбитыми костяшками в равнодушное стекло. Кровь размазывалась, закрывая от взгляда бесконечно дорогое лицо. Настя-Настюша-Солнце, потерпи еще чуть-чуть! А потом мост рассыпался в труху, и стеклянная тюрьма летела вниз, чтобы через секунду исчезнуть в кипящей черноте. С берега торжествующе-злорадно выли ободранные безглазые кошки, деревца-младенцы тряслись и корчились под стегающей плетью ветра. Змеиной чешуей шелестела чуждая глазу голубая трава. Серый мир ждал чего-то, напряженно, жадно, предвкушающе. Но чего? На работе пришлось взять длительный отпуск: задуманное отнимало почти все свободное время. За несколько недель Глеб перебрал кучу самой разной литературы, пытаясь отыскать нужное. Ни ад, ни лимб не походили на мир его кошмаров. Серый мир... что же ты такое? И зачем держишь Настеньку, ведь Солнышку не место среди грязного сумрака! В очередной раз проснувшись с дикой болью в висках, он даже не удивился сидящему возле кровати человеку. Ну, сидит и сидит, подумаешь! Интересно, только, как он попал в квартиру? - Как-как - ключом взял и открыл, - будто прочитав его мысли усмехнулся гость. - Вставай давай, хватит валяться уже, жизнь проспишь! - И хрен с ней... - морщась и растирая виски Глеб спустил ноги на пол. Он, наконец, узнал пришельца. Двоюродный брат Бориска - в детстве они почти не разлучались, сестра мамы жила в доме напротив. Потом дороги разошлись, тетя с братом уехали в деревню, общение свелось к дежурным звонкам; а со смертью тетки и вовсе оборвалось. Глеб слышал, что Борис ударился в религию, ушел в монастырь и, вроде, даже, принял постриг. А сейчас - вот, он тут - и даже близко не похож на священника. Ни рясы, ни бороды, обычный серый свитер, джинсы. Только глаза совсем чужие - внимательные и холодные, будто мозг изнутри прощупывают. Кстати, о мозге; где-то тут валялась пачка анальгина, под кроватью, может? Головная боль сегодня казалась просто чудовищной. Брат с невозмутимым видом сунул ему бутылку воды и блистер с таблетками: - Глотай, Глебыч, потом ставь чайник, есть разговор! - А ты как здесь? Ты же вроде, того, ну... в монастырь ушел? - Глеб почесал макушку, чувствуя, как постепенно разжимаются клыки мигрени в мозгу. Бориска хмыкнул: - Было дело; да вовремя понял - не мое это, иной путь себе избрал. Решил, вот, тебя проведать, житье-бытье твое поглядеть! Он улыбался, почти как раньше, но улыбка не трогала ледяных глаз. За чаем Глеб рассказал брату все. Про Настюшу, постоянные кошмары, плененного Ангела, рассыпающийся мост. Тот слушал, не перебивая, потом со вздохом отставил кружку. - Значит, и тебя коснулось. Не судьба, видно, нашему роду. - Ты о чем, Боряха? - только сейчас Глеб обратил внимание на толстый белый шрам, теряющийся под рукавом свитера. - И где так руку успел порезать, не в монастыре же? Борис молчал. От этого молчания становилось все неуютнее. Теперь стала заметна еще деталь: кружка, которую брат несколько раз подносил к губам, оставалась полной. - Не в монастыре, нет. До того, как... - брат подумал и вздохнул. - Тебе мать ничего не рассказывала? Ну, и правильно. Хотя, по сути, уже неважно. Дядьку Карпа помнишь? Глеб кивнул. Поликарп Иваныч, брат бабушки по маминой линии, был тем еще чудаком. За жизнь он успел поменять несколько религий, побывал в какой-то сомнительной секте, к старости увлекся черной магией и спиритизмом. Последние несколько лет дядя провел в ПНИ, откуда "вышел" уже посмертно. - Так вот, если верить некоторым источникам, дядька Карп хотел того же, чего и ты. Выпустить Тварь. - Борис предостерегающе поднял руку. - Знаю-знаю - ты думаешь, это Ангел. До поры, до времени, он таким и кажется. Обещал что-то тебе? Девчонку твою вернуть, например? Глеб молчал. Чай оставил во рту горький привкус желчи. - Так вот, это обман. Тварь не может воскрешать мертвых, максимум, что ты получишь за то, что дашь ей свободу - это иллюзию, подделку. Твоя Настя давно ушла, и никому не под силу этого изменить. Я-то знаю; как дядьки Карпа не стало, она ко мне начала ходить. Мы потому тогда с мамкой и съехали, думали, можно от этого сбежать. Да только не вышло - везде находила. Я спать перестал, есть; запил конкретно. Потом на наркоту перешел, было дело, с собой пытался покончить, и в больницах разных лежал, только разве врачи от такого спасают? В монастырь уже после попал, когда у мамки сердце не выдержало. Там и встретил одного человека, он мне объяснил, кто такая эта Тварь. Не ангел, и даже не демон. Просто киш. - Просто... кто? - происходящее все сильнее казалось Глебу дурным сном. Перед глазами стояла Настена, ее колдовские небесные глаза, протянутые в мольбе ладошки. Борис помрачнел: - Киш - высосанная душа, пустая оболочка. Хватает людей, которые после смерти не могут или не хотят рождаться снова. Вот, их души и треплет по нижним мирам, где полным-полно всяких паразитов. Душу высасывают, как сок из коробочки, лишая всего, что в ней было человеческого, потом просто выплевывают. Остается шелуха, которая со временем сама рассыпается, уходит в никуда. Но бывает и так, что в эту оболочку набивается что-то еще, какая-то пакость с самых темных нижних миров. И тогда миру является такой вот "Ангелочек"! Точно не знаю, кто из наших с тобой предков баловался с темной магией, но то, что происходит с нами, явно последствие этой шалости. То ли договор с кишом заключили, то ли пообещали ему чего. Теперь, пока не получит свое, не отстанет, будет в каждом поколении цепляться. От дядьки не добился, взялся за нас с тобой. Ничего, я способ узнал, как с ним бороться, жаль, не успел до конца довести... Ладонь брата оказалась совсем ледяной, и, почему-то, влажной. Глеб растирал тонкие длинные пальцы, сжимал руки Бориса в своих. Почему он тогда не стал искать, звонить, может, не случилось бы самого страшного. Или случилось бы, ведь все заранее предрешено? - Когда... как ты? - он не хотел знать правду. Не хотел слушать. Брат усмехнулся уголком рта, как когда-то в детстве: - Мост раньше оборвался, еще бы чуть-чуть, я этому ангелочку крылья бы накрутил! Были же и до нас с тобой умельцы, что красавца изловили и над Безвременьем - так эта жижа черная зовется - подвесили. Поэтому он вырываться и боится, не успеет вовремя стекло разбить и ремни скинуть - хана ему! Если кто до него упадет, другое дело. Одна душа в пропасть - одна крепкая дощечка для моста. Он и старается, живой стройматериал к себе подманивает все время. И тебя нашел, чем подловить. Мне тогда совсем немного оставалось... Глеб с содроганием понял, что руки брата пахнут сырым деревом. Пальцам стало колко и больно, на светлую столешницу закапала кровь. - Борька, Боряха... - Времени нет. Возьми! Сунешь ей промеж глаз! В израненную занозами ладонь ткнулся мокрый деревянный крестик. На секунду перед глазами промелькнула знакомая картина: скрипящий рассыпающийся мост, багровое небо, брызжущее липким ледяным дождем, прозрачная, опутанная ремнями колба. Но Глеб смотрел не на нее. Под ногами трещала и хрустела доска, с оплывающим силуэтом знакомого лица... До ночи оставалось совсем немного. Глеб сидел на кровати и разглядывал распятие. Старый, размером с ладонь, крестик ручной работы, с искусно выполненной резьбой. Кощунственно казалось, что у вырезанной фигурки лицо не бога, а Бориски. Измученного, плененного Ангелом - или Тварью? Нижняя часть креста была заточена колышком. Он с трудом, но догадался, чего хотел от него Борис. Нужно разбить колбу и пронзить Тварь крестом, видимо, освященным. Времени до того, как мост снова начнет осыпаться всего-то ничего. А стекло прочное. Чего хотела от него сама Тварь? Это тоже ясно, как день - чтобы покинуть колбу, нужно посадить кого-то внутрь, вместо себя. То-то же, крылатый притворщик не стал скидывать его в пропасть, заставляя раз за разом просыпаться в последний момент. Ждал, пока дойдет, догадается? Видимо. Что же - сработало, догадался. Где там полка с давно зачерствевшим пирожком? *** Глеб ворочался с боку на бок, сжимая в забинтованной ладони крест. Заснуть, как назло, не получалось; пришлось обращаться за помощью к Надиным таблеткам. Со снотворным дело пошло веселее; воздух пахнул сыростью, в лицо полетели вязкие холодные капли. Мост бешено мотало из стороны в сторону, треск досок казался рычанием. Если прислушаться, можно было различить суровый голос Бориса: давай же, иди живее! И Глеб пошел, одной рукой цепляясь за хлипкие перила. Другой он придерживал за пазухой деревянный крест. Шаг, еще один, еще. Ангел не спал: он ждал Глеба и радостно улыбался Настиными губами. Глеб тоже улыбнулся и, пригнув голову, шагнул еще. И еще. Крак! Сразу две доски полетели вниз, где их тут же поглотила вязь Безвременья. Нога едва не соскочила, но удалось вовремя пробежать по самому краю дыры. "Давай, Глебыч, давай...! Ободранные твари бешено выли с берега, им хрипло вторила какая-то неведомая птица. Душа от дикой какофонии дрожала и съеживалась в липкий комок. Последний порыв ветра оказался таким сильным, что Глеба швырнуло вперед, ударив лицом о стекло колбы. Это его и спасло: доски сзади осыпались, как дорожка из домино. От треска заложило уши. Плечом утирая текущую из разбитого носа кровь, он одной рукой уцепился за ремень, просунув под него пальцы, другой вытащил распятие и с силой ударил по стеклу. Раз, другой, третий. Мост снова мотануло так, что пальцы захрустели, но чудом удалось не вылететь за перила. Глеб сплюнул заполнившую рот кровь и продолжил яростно бить по стеклу, намечая тонкие, как паутина, трещины. Ветер ревел и тряс остатки моста, дождь заливал глаза и рот. Глеб продолжал с хмельной яростью ударять распятием. Еще раз. И еще! Откуда-то снизу, из кипящих недр, доносились вопли. Наверное, кричали души, служившие раньше досками для моста. Интересно, не среди них ли сейчас Борис? От очередного удара стекло лопнуло, осыпав дождем осколков. Одно из креплений моста с хрустом обломилось, заставив его перекоситься. Колба опасно накренилась, но Глеб, зажав распятие в зубах, успел схватить протянувшуюся из разлома тоненькую руку. Сразу стало тепло, даже горячо. "Я здесь, не бойся! Лети, Ангел! Лети, но не забудь про меня!" Уже падая, Глеб краем глаза уловил какие-то перемены вокруг. Дождь и ветер утихли, развеялся липкий густой туман. Стремительно приближавшаяся снизу чернота вдруг остановилась. Он больше не падал, чьи-то руки крепко держали в воздухе. Он медленно повернулся. Ангел тряхнул головой, сбрасывая остатки стеклянного панциря и обрывки ремней. Крылья за спиной быстро чернели, обретали синеватый блеск. Глаза цвета переспелой вишни смотрели с недобрым лукавством. Даже лица стало не узнать - вытянутая морда то ли собаки, то ли крысы, с влажно блестящими желтыми клыками. Вот ты какой, цветочек аленький... Мост внизу вырастал заново, буквально на глазах. Блестящие светлые, свеженькие доски, пахнущие спиленным деревом. Сверкающая цепь, обвившая... нет, не колбу, а большой стеклянный куб, в котором, прижавшись друг к другу, уснули два ангела: мать и крошечное дитя. Мир вокруг тоже стал другим: исчезли безглазые кошки, деревья-уродцы, мерзкая трава. С тихим шелестом на мягкий белый песок набегали розоватые волны. Даже небо из багрового сделалось бархатно-голубым. - Новые хозяева, новый мир! - проскрипела Тварь над ухом. - Истинные ангелы... пусть сон их будет долог и сладок! Во сне они увидят серебряных птиц и золотых оленей, которыми скоро наполнится этот край... Глеб скривился, то ли от фальшивой сладости таких речей, то ли от боли в руке. Оказалось, он все еще сжимает в ладони распятие. Пальцы дрогнули и разжались. Глеб и Тварь молча наблюдали, как крест летит вниз и скрывается в светлой воде. *** Он с трудом встал с постели; тело ныло, будто его лупили палками, всю ночь. Порезы на коже нещадно горели. Ничего, заживет! Подумаешь, пара царапин. Прихрамывая, Глеб прошел в соседнюю комнату. Два тела на ковре уже начали коченеть. Хорошо, что дозу он рассчитал правильно. Еще лучше, что Надя согласилась приехать и привезти дочь. Совесть не мучила, ввиду своего полнейшего отсутствия. Единственным способом спасти Ангела, было предложить ему своевременную замену. Как показал опыт - совсем необязательно добровольную. Осталось только воссоздать нужную видимость событий: не вынеся разлуки, мать вводит малышке сильнодействующее лекарство, а следом и себе. С нашими правоохранительными органами такое прокатит на ура. А дальше... Тварь ждала, сидя на подоконнике и с хрустом разминая затекшие крылья. Видно, ей не терпелось умчаться прочь: пить кровь, ловить детей, плодить подобных себе? Кто ее знает! - За тобой должок, Ангел, - Глеб тоже с наслаждением хрустнул спиной. - Не забыл? Тварь ощерила клыки и зашипела, но не посмела возражать. Крылья втянулись в спину, кожа посветлела, глаза изменили цвет на небесно-голубой. - Зачем тебе это? Она давно мертва! - "Настя" с любопытством посмотрела на своего избавителя, знакомым жестом отбросила со лба золотистую челку. Повзрослевшая Настя, очень-очень красивая, такая, какой она должна была стать. Глеб молча притянул ее к себе, зарылся лицом в густые ароматные пряди. Как сладко. - Мне говорили, ты мастер иллюзий? Вот и дай мне то, чего я хочу - одна жизнь, рядом с ней. Ты ведь ждал своего часа столетиями, Ангел? Значит, сможешь подождать еще немного. А потом лети на все четыре стороны. Но сначала... Настена лукаво улыбнулась и закинула ему руки на шею. И жизнь началась... Автор: Effi