Слово – о моём друге,
Народном артисте России
Анатолии Константиновиче Александровиче.
Я БЫЛ его соседом и видел, как пятнадцать лет он боролся за жизнь. Да, пятнадцать лет мужественно противостоял проклятой болезни, которая выпала на долю артиста и солдата. А его строгий концертный костюм всё это время оставался на своём постоянном месте, в шкафу. Впрочем, и ныне там же – рядом с полевой сумкой, которая до сих пор, кажется, пропитана фронтовой гарью. В сумке – военный билет, другие старые документы. И есть там листок с почти стершимися карандашными строчками:
«Я уходил тогда в поход
В суровые края.
Рукой взмахнула у ворот
Моя любимая...»
Эту песню, которую сложили Никита Богословский и Евгений Долматовский, он торопливо записал весною сорок третьего – прямо во время выступления фронтовой концертной бригады в их станице Константиновской. Солдату казалось: в песне – всё про него, хотя если по правде, то не было ещё любимой девушки, и никто не провожал его в поход, потому что даже мамы не было...
***
МАМА – комиссар Красной Армии на Гражданской, партработник в мирное время – умерла в тридцать восьмом. Когда спустя четыре года в окопах близ Сталинграда сыну вручат партбилет, он бережно вложит его в старую, потрескавшуюся, с выпуклыми буквами «ВКП(б)» обложку, в которой долгие годы хранился другой партийный билет, мамин.
Оставшись круглым сиротой (отца потерял ещё раньше) сын закончил школу и подал заявление в Московское военно-инженерное училище. В ночь на двадцать второе июня заступил на дежурство по роте. Вдруг приказ: «Поднять роту по тревоге!». Выдали оружие (уже не учебное, боевое) и – под Наро-Фоминск... Так он уходил в свой поход...
Всего хлебнул сполна: и противотанковые рвы рыл, и под бомбёжкой лежал, и с парашютом прыгал. Хорошо запомнил август сорок второго, когда на Дону их 40-я гвардейская стрелковая одолела атаку гитлеровских танков. До последних дней сердце остро отзывалось на то, что было под Сталинградом...
Оборону заняли у городка Серафимович. До немцев – меньше ста метров. Выделили роте участок обороны в полтора километра, а осталось их в роте всего-навсего четырнадцать. Тут приказ: взять высоту 172,1. Вперёд двинулись ночью, без артподготовки. Сразу упал комбат. Тогда герой этого повествования, совсем ещё юный ротный, принял на себя командование батальоном. Сколько молодых жизней потребовала проклятая та высотка! Но всё-таки одолели, вцепились зубами, отбили одиннадцать контратак – орден Красной Звезды напоминал ему потом про тот нескончаемый бой... И разве забыть было солдату «новогоднее» сражение за железнодорожную станцию Обливская, откуда гитлеровцы воздушным путем продолжали перебрасывать боеприпасы окружённым солдатам Паулюса... Он был в штурмовой группе, которая рванула прямо на пулемёты, и фашисты не выдержали...
А орден Отечественной войны (не «юбилейный», а боевой) – это уже память о битве за плацдарм на Немане. И опять, после того, как под огнём форсировали реку, вёл он вперёд своих автоматчиков. Вдруг – «тигры»... Пожалуй, так жарко ещё никогда не приходилось солдату. Спасибо нашим «катюшам» – выручили...
И контузии случались на фронтовых дорогах, и ранения, но молодость брала свое. В двадцать лет он – уже гвардии капитан, начальник полковой разведки. Находчив. Умел. Храбр... Чёрной октябрьской ночью близ пограничной реки Шешупе, когда срочно потребовался «язык», сам возглавил поисковую группу. Всё проделали быстро, чётко. И вдруг... Гитлеровец возник в траншее неожиданно, откуда-то сбоку. Видимо, почувствовав, что сейчас, в прыжке, этот русский его опередит, успел швырнуть гранату...
***
И ВОТ – госпитальная койка, и не гнать ему врага дальше, до самого Берлина, и вообще без костылей не ступить ни шагу... Когда становилось особенно тошно, доставал баян. Этот старенький баян таскал за собою, считай, полвойны и в минуты передышки подбирал по слуху «Землянку», «Тёмную ночь», «Вечер на рейде» – в общем, все те не очень-то мудрёные, но ни с какими другими не сравнимые по силе, по духу, по особой своей могучести песни, которые и на фронте, и в тылу были порой нужнее хлеба... Так вот, бывало, играл, напевал, а вскоре ещё и дуэт составился – с командиром артвзвода Яковом Сегелем. Много позже Сегель станет известным кинорежиссёром (вспомните хотя бы гениальные киноленты: «Дом, в котором я живу» и «Прощайте, голуби»), а тогда все в части звали его «Робертом Грантом» и просили спеть «про весёлый ветер», потому что перед войной мальчуган снялся в том самом замечательном фильме.
Но возвратимся в госпитальную палату... Лежал там лётчик Алексей Кордонский. Без руки. Лежал и молчал. Больше месяца. И однажды подсел к нему молоденький сосед с баяном: «Я уходил тогда в поход в суровые края... Тёмная ночь, только пули свистят по степи... На позиции девушка провожала бойца...» Были и другие песни, а ещё – долгие разговоры... Когда через месяц прощались, лётчик признался: «Ты мне жизнь сохранил, ведь я тогда о самоубийстве подумывал...»
***
И ПРИШЁЛ самый долгожданный день, полный улыбок и слёз. Праздничный концерт в госпитале удался на славу. Особенный успех выпал на долю нашего героя: положив на пол костыли, неловко опершись на стул, в затрапезном линялом халате, он, уже под «чужой» аккомпанемент, пел без передыху – и про тёмную ночь, и про фронтовую землянку, и про любимую девушку, которая провожала в поход солдата... Раненые хлопали оглушительно, медсестры всхлипывали, а присутствовавшая там преподавательница местного музучилища сказала: «Вам надо петь». Назавтра она отвела подопечного к своим коллегам, и после прослушивания вопрос был решён.
Училище закончил за два с половиной года вместо четырёх. Потом – Ленинградская консерватория, аспирантура... С той поры мы узнали и полюбили артиста Анатолия Александровича.
***
БОЛЕЕ четырех десятилетий отдал он филармоническому отделу «Ленконцерта». И в Бресте, и на Сахалине, и в Душанбе, и за Полярным кругом – везде его встречали как старого знакомого. Да и за границей тоже. Анатолий не смог дойти до Берлина в сорок пятом, но он с песней пришёл туда, на Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, в пятьдесят первом – и вернулся домой с золотой медалью... Его аудиторией были не только концертные залы, но и сельский клуб, турбинный цех, студенческое общежитие... Репертуар грандиозный: Чайковский, Римский-Корсаков, Брамс, Бах, Шуберт, Шуман... А рядом – старинные русские романсы: Алябьев, Гурилев, Варламов... И итальянцы: Беллини, Денца, Куртис... Прицел – только на лучшие, классические образцы!
И, конечно, – песни... В песню он был влюблён, но при этом всегда оставался строг – и к песне, и к себе. Не гонялся за модой, не прельщался дешёвым успехом. Его – красивого, мужественного, добросердечного – никогда невозможно было представить в шлягерном репертуаре, шепчущим в микрофон интимный текстик очередной заграничной или отечественной поделки. Ему никогда не могло бы придти в голову корчиться на сцене, что-то выкрикивать или, допустим, просить зрителей помогать ему дружными хлопками, так называемым «скандёжем». Такое якобы «искусство» артисту всегда было и чуждо, и противно. Его композиторы – такие, как Дунаевский, Богословский, Соловьёв-Седой, Петров, да и другие, не менее достойные, – в подобной «интерпретации» явно не нуждаются...
Моряки-североморцы подарили ему бескозырку, пехотинцы – сапёрную лопатку, пограничники – бинокль... Подобные встречи всегда были ему особенно дороги. Иногда в зале вдруг оказывался тот, кто был рядом тогда, на фронте. А однажды пришёл на концерт его «крестник», Алексей Николаевич Кордонский. Узнав в первом ряду старого друга, артист запел: «Нет, не время стареть нам, седым ветеранам,// Жизнь – не конченый бой, мы идём в полный рост;// Залечите, врачи, наши старые раны,// Мы слетаем ещё с сыновьями до звёзд...»
***
НУ А МЫ дружили с середины шестидесятых. И все эти годы я восхищался не только его блистательным тенором, но и мощным жизненным зарядом. На радость верной спутнице Лидочке и тогда ещё маленькой Иришке, он был отчаянным выдумщиком, фантазёром. И кинофильмы снимал, и рыбачил, и по грибы шастал... А ещё – заядло коллекционировал марки и значки. А ещё – лихо водил свой «инвалидный» «Запорожец», плавал в лесном озере, на коньках (без ступни!) катался... Одно время у нас даже была совместная концертная программа: он – пел, я о нём зрителю рассказывал. Никогда не забуду, например, какую бурю оваций выдали ему в декабре 1990-го новгородцы, когда чуть уставший после двух отделений Анатолий Константинович, слегка прихрамывая, покидал сцену... Как-то в связи с его юбилеем я сочинил оду, где, в частности, были такие строки: «Всегда он – в творческом полёте,// Красив и строен, как улан.// И сам Лучано Паваротти// Уже зовет его в Милан...» .
***
ОДНАКО в феврале 2001-го, после концерта для блокадников, вдруг – инфаркт, через неделю – ещё и инсульт... Ах, как мужественно он всему этому противостоял и потом долгие годы продолжал сопротивляться – Народный артист России, гвардии капитан в отставке! Даже трёх молодых вокалистов таинствам искусства обучил, хотя самому воспроизвести мелодию было очень не просто... Но он – солдат Великой Отечественной, и поэтому не сдавался! Не зря же среди его наград есть и совсем особая: медаль Всемирной федерации ветеранов войны. Лично я такой больше ни у кого (тем более в актёрском мире) не видел...
И стойко до самого рокового мига держался – так же, как в ту грозную пору, когда уходил в свой самый главный, самый трудный поход…
Лев СИДОРОВСКИЙ
На снимках:
Гвардии капитан Анатолий Александрович, 1944.
Перед концертом для ветеранов Великой Отечественной
9 мая 1995 года.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 1