Тихий Дворик

Я многое тащила на горбу: Мешки с картошкой, бревна и вязанки, Детей, калек, чугунную трубу – И я лишилась царственной осанки. Но так судьба проехалась по мне, Так пронеслись руины Карфагена, Что распрямился дух, и я вполне Стройна и даже слишком несогбенна. Нет, я в виду имею не поклон – Поклоны я отвешиваю в тоннах! Но есть какой-то несогбенный стон И радость, не согбенная в поклонах, – Я говорю о том, что обрелось Помимо воли и ценою плоти, Прошло свою действительность насквозь И отразилось в зеркале напротив. Юнна Мориц

Сегодня Санкт-Петербург празднует свой 321 День Рождения... Санкт-Петербург с рожденья гордый, Но славы громкой не искал. Бунтарь, всемирно неугодный, Он притчей во языцех стал. Однако он снискал признанье Стальным характером своим И красотой людей и зданий. И мы всегда гордимся им....

Марии Шукшиной – 57 Поздравляем с Днем Рождения... **

– Вы не американец? – спросила девушка. – Нет, немец. – Терпеть не могу немцев. – Я тоже, – согласился я. Она взглянула на меня с изумлением. – Я не говорю о присутствующих. – И я тоже. – Я – француженка. Вы должны меня понять. Война… – Понимаю, – сказал я равнодушно. Уже не в первый раз меня делали ответственным за преступления фашистского режима в Германии. И постепенно это перестало трогать. Я сидел в лагере для интернированных во Франции, но не возненавидел французов. Объяснять это, впрочем, было бесполезно. Тот, кто умеет только ненавидеть или только любить, – завидно примитивен. ** Эрих Мария Ремарк. Тени в раю.

Учила бабушка меня: «Нет, не течёт вода под камень, А в печке не зажжёшь огня, Коль не заполнена дровами. А если сладко хочешь спать, Не уповай на Божью милость, Соломку надо подстилать, Да и следить, чтобы не сбилась. Не смей - чужого не бери! Своё – храни. Уж, как сумеешь. А слёзы вытри, не реви, От жалости к себе - слабеешь. У Бога много не проси, Но верь, что край придет – поможет. Гнев неразумный погаси, И на судьбу не злись, негоже. Не жди, что кто-то принесёт, Поди, возьми, ведь ноги держат. А коль беда – то кто спасёт? Сама хоть что-то сделай прежде. Пусть боязно, пусть не с руки, Другие могут - ты пытайся. Глаза у страха велики - Но всё получится – старайся. А за обиды не держись - Прощай их… Если бы я знала…» Учила бабушка, а жизнь Её науку подтверждала. Анна Опарина

Старость Быть стариками непростая штука. Не все умеют стариками быть. Дожить до старости еще не вся наука. Куда трудней достоинство хранить. Не опуститься, не поддаться хвори, Болячками другим не докучать. Уметь остановиться в разговоре, Поменьше наставлять и поучать. Не требовать излишнего вниманья. Обид, претензий к близким не копить. До старческого не дойти брюзжанья. Совсем не просто стариками быть. И не давить своим авторитетом, И опытом не слишком донимать. У молодых свои приоритеты. И это надо ясно понимать. Пусть далеко не все тебе по нраву, Но не пытайся это изменить. И ложному не поддавайся праву Других уму и разуму учить. Чтоб пеною не исходить при споре, Не жаловаться и поменьше ныть, Занудство пресекая априори. Совсем не просто стариками быть. И ни к чему подсчитывать морщины, Пытаясь как-то время обмануть. У жизни есть на все свои причины, И старость — неизбежный путь. А если одиночество случится, Уметь достойно это пережить. Быть стариками трудно научиться. Не все умеют стариками быть. © Андрей Дмитриевич Дементьев

— Здравствуйте, Елена Сергеевна!..  Старая учительница вздрогнула и подняла глаза. Перед нею стоял невысокий молодой человек. Он смотрел на нее весело и тревожно, и она, увидев это смешное мальчишеское выражение глаз, сразу узнала его.  — Дементьев, — сказала она радостно. — Ты ли это?  — Это я, — сказал человек, — проходил мимо школы и решил Вас навестить. Можно?  Она кивнула, и он уселся рядом с нею.  — Как же ты поживаешь, Дементьев, милый?  — Работаю, — сказал он, — в театре. Я актер. Актер на бытовые роли, то, что называется «характерный». А работаю много! Ну, а вы? Как вы-то поживаете?  — Я по-прежнему, — бодро сказала она, — прекрасно! Веду четвертый класс, есть просто удивительные ребята. Интересные, талантливые… Так что все великолепно!  Она помолчала и вдруг сказала упавшим голосом:  — Мне комнату новую дали… В двухкомнатной квартире… Просто рай…  Что-то в ее голосе насторожило Дементьева.  — Как вы это странно произнесли, Елена Сергеевна, — сказал он, — невесело как-то… Что, мала, что ли, комната? Или далеко ездить? Или без лифта? Ведь что-то есть, я чувствую. Или кто-нибудь хамит? Кто же? Директор школы? Управдом? Соседи?  — Соседи, да, — призналась Елена Сергеевна, — понимаешь, я живу как под тяжестью старого чугунного утюга. Мои соседи как-то сразу поставили себя хозяевами новой квартиры. Нет, они не скандалят, не кричат. Они действуют. Выкинули из кухни мой столик.  В ванной заняли все вешалки и крючки, мне негде повесить полотенце. Газовые горелки всегда заняты их борщами, бывает, что жду по часу, чтобы вскипятить чай… Ах, милый, ты мужчина, ты не поймешь, это все мелочи. Тут все в атмосфере, в нюансах, не в милицию же идти? Не в суд же. Я не умею с ними справиться…  — Все ясно, — сказал Дементьев, и глаза у него стали недобрыми, — вы правы. Хамство в чистом виде…  А где же это вы проживаете, адрес какой у вас? Ага. Спасибо, я запомнил. Я сегодня вечером к вам зайду. Только просьба, Елена Сергеевна. Ничему не удивляться. И полностью мне во всякой моей инициативе помогать! В театре это называется «подыгрывать»! Идет? Ну, до вечера! Попробуем на ваших троглодитах волшебную силу искусства!  А вечером раздался звонок. Звонили один раз.  Мадам Мордатенкова, неспешно шевеля боками, прошла по коридору и отворила. Перед ней, засунув ручки в брючки, стоял невысокий человек, в кепочке. На нижней, влажной и отвисшей его губе сидел окурок.  — Ты, что ли, Сергеева? — хрипло спросил человек в кепочке.  — Нет, — сказала шокированная всем его видом Мордатенкова. — Сергеевой два звонка.  — Наплевать. Давай проводи! — ответила кепочка.  Оскорбленное достоинство Мордатенковой двинулось в глубь квартиры.  — Ходчей давай, — сказал сзади хриплый голос, — ползешь как черепаха.  Бока мадам зашевелились порезвей.  — Вот, — сказала она и указала на дверь Елены Сергеевны. — Здесь!  Незнакомец, не постучавшись, распахнул дверь и вошел. Во время его разговора с учительницей дверь так и осталась неприкрытой. Мордатенкова, почему-то не ушедшая к себе, слышала каждое слово развязного пришельца.  — Значит, это вы повесили бумажку насчет обмена?  — Да, — послышался сдержанный голос Елены Сергеевны. — Я!..  — Видела.  — А с Нюркой, женой моей, разговор имела?  — Да.  — Ну, что ж… Ведь я те так скажу. Я те честно: я бы сам ни в жисть не поменялся. Сама посуди: у мине там два корешка. Когда ни надумаешь, всегда на троих можно сообразить.  Ведь это удобство? Удобство… Но, понимаешь, мне метры нужны, будь они неладны. Метры!  — Да, конечно, я понимаю, — сдавленно сказал голос Елены Сергеевны.  — А зачем мне метры, почему они нужны мне, соображаешь? Нет? Семья, брат, Сергеева, растет. Прямо не по дням, а по часам! Ведь старшой-то мой, Альбертик то, что отмочил? Не знаешь? Ага! Женился он, вот что! Правда, хорошую взял, красивую. Зачем хаять? Красивая — глазки маленькие, морда — во! Как арбуз!!! И голосистая… Прямо Шульженко. Целый день «ландыши-ландыши»! Потому что голос есть — она любой красноармейский ансамбль переорет! Ну прямо Шульженко! Значит, они с Альбертиком-то очень просто могут вскорости внука отковать, так? Дело-то молодое, а? Молодое дело-то или нет, я те спрашиваю?  — Конечно, конечно, — совсем уж тихо донеслось из комнаты.  — Вот то-то и оно! — хрипел голос в кепочке. — Теперь причина номер два: Витька. Младший мой. Ему седьмой пошел. Ох и малый, я те доложу. Умница! Игрун. Ему место надо? В казаки-разбойники? Он вот на прошлой неделе затеял запуск спутника на Марс, чуть всю квартиру не спалил, потому что теснота! Ему простор нужен. Ему развернуться негде. А здесь? Ступай в коридор и жги чего хошь! Верно я говорю? Зачем ему в комнате поджигать? Ваши коридоры просторные, это для меня плюс! А?  — Так что я согласен. Где наша не пропадала! Айда коммунальные услуги смотреть!  И Мордатенкова услышала, что он двинулся в коридор. Быстрее лани метнулась она в свою комнату, где за столом сидел ее супруг перед двухпачечной порцией пельменей.  — Харитон, — просвистела мадам, — там бандит какой-то пришел, насчет обмена с соседкой! Пойди же, может быть, можно как-нибудь воспрепятствовать!..  Мордатенков пулей выскочил в коридор. Там, словно только его и дожидаясь, уже стоял мужчина в кепочке, с прилипшим к губе окурком.  — Здесь сундук поставлю, — говорил он, любовно поглаживая ближний угол, — у моей маме сундучок есть, тонны на полторы. Здесь мы его поставим, и пускай спит. Выпишу себе маму из Смоленской области. Что я, родной матери тарелку борща не налью? Налью! А она за детьми присмотрит. Тут вот ейный сундук вполне встанет. И ей спокойно, и мне хорошо. Ну, дальше показывай.  — Вот здесь у нас еще маленький коридорчик, перед самой ванной, — опустив глаза, пролепетала Елена Сергеевна.  — Игде? — оживился мужчина в кепочке. — Игде? Ага, вижу, вижу.  Он остановился, подумал с минуту, и вдруг глаза его приняли наивно-сентиментальное выражение.  — Знаешь чего? — сказал он доверительно. — Я те скажу как своей. Есть у меня, золотая ты старуха, брательник. Он, понимаешь, алкоголик. Он всякий раз, как подзашибет, счас по ночам ко мне стучится. Прямо, понимаешь, ломится.  Потому что ему неохота в отрезвиловку попадать. Ну, он, значит, колотится, а я, значит, ему не отворяю. Мала комнатенка, куды его? С собой-то ведь не положишь! А здесь я кину на пол какую-нибудь тряпку, и пущай спит! Продрыхнется и опять смирный будет, ведь это он только пьяный скандалит. Счас, мол, вас всех перережу. А так ничего, тихий. Пущай его тут спит. Брательник все же… Родная кровь, не скотина ведь…  — А вот тут наша ванная, — сказала Елена Сергеевна и распахнула белую дверь.  Мужчина в кепочке бросил в ванную только один беглый взгляд и одобрительно кивнул:  — Ну, что ж, ванна хорошая, емкая. Мы в ей огурцов насолим на зиму. Ничего, не дворяне. Умываться и на кухне можно, а под первый май — в баньку. Ну-ка, покажь-ка кухню. Игде тут твой столик-то?  — У меня нет своего стола, — внятно сказала Елена Сергеевна, — соседи его выставили. Говорят — два стола слишком много…  — Что? — сказал мужчина в кепочке грозно. — Какие такие соседи? Эти, что ли?! — Он небрежно ткнул в сторону Мордатенковых. — Два стола им тесно? Ах, буржуи недорезанные! Ну, погоди, чертова кукла, дай Нюрка сюда приедет, она тебе глаза-то живо выцарапает, если ты только ей слово поперек пикнешь!  — Ну, вы тут не очень, — дрожащим голосом сказал Мордатенков, — я попросил бы соблюдать…  — Молчи, старый таракан, — прервал его человек в кепочке, — в лоб захотел, да? Так я брызну! Я могу! Пущай я в четвертый раз пятнадцать суток отсижу, а тебе брызну! А я-то еще сомневался, меняться или нет. Да я за твое нахальство из прынцыпа переменюсь! Баушк! — Он повернулся к Елене Сергеевне. — Пиши скорее заявление на обмен! У меня душа горит на этих подлецов! Я им жизнь покажу! Заходи ко мне завтра утречком. Я те ожидаю.  И он двинулся к выходу. В большом коридоре он, не останавливаясь, бросил через плечо, указывая куда-то под потолок:  — Здесь корыто повешу. А тут мотоциклет. Будь здорова. Смотри не кашляй.  Хлопнула дверь. И в квартире наступила мертвая тишина. А через час…  Толстый Мордатенков пригласил Елену Сергеевну на кухню. Там стоял новенький сине-желтый кухонный столик.  — Это вам, — сказал Мордатенков, конфузясь, — зачем вам тесниться на подоконнике. Это вам. И красиво, и удобно, и бесплатно! И приходите к нам телевизор смотреть. Сегодня Райкин. Вместе посмеемся…  — Зина, солнышко, — крикнул он в коридор, — ты смотри же, завтра пойдешь в молочную, так не забудь Елене Сергеевне кефиру захватить. Вы ведь кефир пьете по утрам?  — А хлеб какой предпочитаете? Круглый, рижский, заварной?  — Ну, что вы, — сказала Елена Сергеевна, — я сама!..  — Ничего, — строго сказал Мордатенков и снова крикнул в коридор: — Зинулик, и хлеба! Какой Елена Сергеевна любит, такой и возьмешь!.. И когда придешь, золотко, постираешь ей, что нужно…  — Ох, что вы!.. — замахала руками Елена Сергеевна и, не в силах больше сдерживаться, побежала к себе. Там она сдернула со стены полотенце и прижала его ко рту, чтобы заглушить смех. Ее маленькое тело сотрясалось от хохота.  — Сила искусства! — шептала Елена Сергеевна, смеясь и задыхаясь. — О, волшебная сила искусства…  Автор: Виктор Драгунский