Образование

Мы, дети шестидесятых-семидесятых, очень любили хлеб. Не в том смысле, что мы любили его есть, потому что жили плохо, голодно, и хлеб спасал наши юные организмы от недостатка калорий. Мы его любили вообще. Как идею, как символ, как что-то очень важное, незыблемое и прекрасное. Мы ведь росли на фильмах про войну, на рассказах деда о том, как мамка пекла ему и еще семи его братьям лепешки из лебеды, на бабушкином укоризненном взгляде, когда недоеденная корочка отправлялась в мусор. А ещё бабушка всегда сгребала хлебные крошки со стола в горсть и одним скупым движением отправляла их в рот. Мы уважали хлеб. Бравировали, конечно, кидаясь горбушками в школьной столовой. Но это был как раз именно элемент богоборчества. Страшное преступление, за которое, заметь нас кто из взрослых, последовала бы немедленная расплата. Да и самим нам после содеянного было невыносимо стыдно. Ведь это же – хлеб. Это же труд многих людей и спасение других многих людей от голода. В общем, мы любили хлеб. Нас научили его любить, и мы пронесли эту любовь, это уважение, этот почти религиозный трепет через всю нашу жизнь. Итак, мама отправила тебя в булочную. Выдала авоську, 30 копеек мелочью и ценные указания. А также строго-настрого наказала сдачу не тратить, по улицам не шляться и донести покупку до дома в целости и сохранности, желательно к ужину. А дальше начинается приключение. Ты заходишь в булочную, пробираешься к хлебным полкам, берёшь (ну, ты взрослый солидный человек и всё уже давно умеешь делать в свои шесть лет) двухзубцовую вилочку, привязанную бечевой к вбитому в стеллаж гвоздику, и начинаешь проверять хлеб на свежесть. Тут помял, тут прижал, тут осторожно (чтобы никто не видел) потыкал, и принял решение – нужно брать. Правда мама наказала только батон и ничего кроме батона – но у тебя целых 30 копеек, а двушку ты нашёл только что под кассой. И значит 10 копеек у тебя – «лишние», и ты можешь потратить на свежую, сладкую невыносимо сдобную булочку с изюмом. Берём? Ну, конечно же берём. Булочка съедается прямо на крыльце, потому что невозможно терпеть ни секунды, а потом ты бредёшь домой, загребая валенками снег и как-то незаметно для себя кусаешь батон за краешек. На морозе он такой ароматный, такой тугой, такой немножечко сладкий. И ты отрываешь зубами еще кусочек – крооошечный, чтобы мама не заметила. И потом ещё один. И ещё. «И это всё»? – всплеснёт мама руками, когда ты, краснея, протянешь ей авоську с печальным хлебным огрызком. И рассмеётся.- «Ну, ладно. У соседки перехвачу. Но чтоб больше ни-ни». И ты стоишь довольный, счастливый и безумно влюблённый в маму, соседку и саму жизнь. Хлеб чёрный кирпичиком (буханкой) по 12 копеек Можно было взять половинку или четвертинку. Был этот хлеб чуть кислым, с нереально вкусной шершавой корочкой. И не было ничего лучше, чем отхватить горбушку, посыпать ее крупной солью и быстро схомячить. Хлеб бородинский по 14 копеек С кориандром, поэтому на любителя. Кого-то хлебом не корми (простите за дурацкий каламбур) – дай пожевать этого терпкого пахучего хлебушка, а кто-то нос от него воротил, потому что непонятно с чем это вообще можно есть. Хлеб серый краюшкой по 14 копеек Пресный, немного рыхлый и такой... добрый что ли. Очень хорош он был с мамиными щами, борщами и просто с маслом. Причём на масло тоже не мешало бы посолить. Хлеб белый буханкой – 20 копеек Мы помним обычный, желтоватый на разломе, чуть солоноватый на вкус белый кирпичик. Отличные с ним получались масляно-сырные бутерброды, надо отметить. А старшие товарищи напомнили нам еще о существовании еще одного белого кирпичика, который состоял из четырёх сегментов-булочек. Можно было его не резать, а просто ломать. Батон белый по 22 копейки Белый по 22 копейки – самый батонистый батон нашего детства. Был в наличии всегда и употреблялся сам по себе, с маслом, с колбасой, с макаронами (а как же), с вареньем и с сахаром. Вы кстати, помните, что когда дома не было сладкого (вот даже завалящего вареньица не осталось), можно было запросто отрезать кус батона, густо посыпать его сахарным песком, и вкуснотищааа! Батон московский по 25 копеек Сладковатый, нежный, почти сдобный. Потрясающ был с молоком. Вот так с утра берёшь бидончик, бежишь за молоком, по дороге залетаешь в булочную – а там только что хлеб свежий привезли... Дальше можно не рассказывать. Старшие товарищи говорят, что в начале 70-х из провинции приезжали за этими батонами и везли их домой мешками вместо лакомства. Французская булка по 6 копеек Где она? Где она – эта приятная на вид белотелая с хрустящим рёбрышком посередине булка? Куда вы её дели, супостаты! Это ж было чудо советской хлебобулочной промышленности. Ее можно было резать на маленькие бутербродики, а можно было просто от её белого тугого бочка отщипывать кусочки и наслаждаться её безупречным вкусом. Рогалик по 4 копейки А рогалик где? Он был так «пушист» и нежен! Он так податливо расслаивался и так бессовестно таял во рту, что невозможно было его разделить с кем-то ещё. «Я твой, я твой»! – шептал он, стоило взять его в руки. Где рогалик, спрашиваем мы? Ваши многочисленные круассаны конечно хороши, но они лишь слабое подобие нашего рогалика. Маленькие круглые булочки по 3 копейки штука А еще они же продавались в целлофановом «чулке» по пять штук в ряд. Надеемся, что память нам не изменила, и всё таки по пять штук, а не по три. В общем, это были довольно обычные пресные белые булочки, но в них имелся заморский шик. И эта несоветская упаковка, и размер – тоже, будем честны, не имперский – всё это возводило трёхкопеечные булочки в разряд роскоши. Булочки сдобные по 9 копеек и булочки с изюмом по 10 копеек Должны быть непременно свежие. Если чуть подсохнут – превращаются в сдобный сухарь. Правда, были любители именно подсохшей сдобы, но мы к ним не относимся. Мы с восторгом вспоминаем ещё тёплые, нежнейшие, воздушнейшие, сытнейшие булочки. Баранки – 4 копейки штука Обычные баранки, баранки с маком. Они же бублики. Само собой есть их полагалось с молоком, или с киселём. Ну, с домашним компотом на крайний случай. Калач Калачи – большие, мягкие, такие, что хотелось возле них в благоговении замереть на секундочку, чтобы потом взять нож и их порезать на крупные, сытные хлебные ломти. Калачи, кстати, во всех подряд булочных не продавались. Нужно было знать места. И конечно же сушки Сушки обычные и сдобные. Сушки с маком. Розовые сушки с добавкой ягодного сиропа. Сушки круглые, и сушки овальные. Сушки имелись в каждом советском доме. Вешали их гирляндой куда-нибудь на кухню под окно, и оттуда отламывали по одной и с наслаждением грызли. Стоили сушки, кстати, довольно дорого – где-то по рублю килограмм. Но на рубль их можно было купить целую гору. Кстати, цены могут разнИться, поскольку были поясными, ассортимент практически одинаков. Мне кажется, что тот хлеб был гораздо вкуснее, он был настоящим. Возможно возраст... ну, типа, трава зеленее и девки моложе. Но нормального ржаного сейчас не купить, говорят изменили рецептуру, а жаль... Автор Олег Матвейчев

Тебе, девка, житье у меня будет лёгкое, – не столько работать, сколько отдыхать будешь! Утром станешь, ну, как подобат, – до свету. Избу вымоешь, двор уберешь, коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберешься и – спи–отдыхай! Завтрак состряпаешь, самовар согреешь, нас с матушкой завтраком накормишь – спи–отдыхай! В поле поработашь, али в огороде пополешь, коли зимой – за дровами али за сеном съездишь и – спи–отдыхай! Обед сваришь, пирогов напечешь: мы с матушкой обедать сядем, а ты – спи–отдыхай! После обеда посуду вымоешь, избу приберешь и – спи–отдыхай! Коли время подходяче – в лес по ягоду, по грибы сходишь, али матушка в город спосылат, дак сбегашь. До городу – рукой подать, и восьми верст не будет, а потом – спи–отдыхай! Из городу прибежишь, самовар поставишь. Мы с матушкой чай станем пить, а ты – спи–отдыхай! Вечером коров встретишь, подоишь, попоишь, корм задашь и – спи–отдыхай! Ужену сваришь, мы с матушкой съедим, а ты – спи–отдыхай! Воды наносишь, дров наколешь – это к завтрему, и – спи–отдыхай! Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь. А ты, девка, день–деньской проспишь–проотдыхаешь – во что ночь–то будешь спать? Ночью попрядёшь, поткешь, повышивашь, пошьешь и опять – спи–отдыхай! Ну, под утро белье постирать, которо надо – поштопашь да зашьешь и – спи–отдыхай! Да ведь, девка, не даром. Деньги платить буду. Кажной год по рублю! Сама подумай. Сто годов – сто рублев. Богатейкой станешь! Русская народная сказка «Как поп работницу нанимал». Степан Писахов

Дарите женщинам цветы

Вот уже целый месяц Ёжик каждую ночь лазил на сосну и протирал звёзды. «Если я не буду протирать звёзды каждый вечер, – думал он, – они обязательно потускнеют». И с утра выходил на крыльцо, наламывал свежий веник, чтобы сбивать сначала со звёзд пыль, и стирал тряпочку. Тряпочка у него была одна, и поэтому он каждое утро мыл её и вешал на сосну сушить. Покончив с приготовлениями, Ёжик обедал и ложился спать. Просыпался он, когда уже выпадала роса. Поужинав, брал тряпочку в одну лапу, а веник в другую и потихонечку, с сучка на сучок, подымался на самую верхушку сосны. Здесь начиналось самое главное. Сначала звёзды надо было обстукать веником, да так осторожно, чтобы случайно не сбить с неба. Потом веник переложить в левую лапу, а тряпочку взять в правую и протирать звёзды до блеска. Работа была кропотливая, и на неё уходила вся ночь. «А как же иначе? – ворчал Ёжик, беседуя сам с собой на верхушке сосны. – Если Медвежонок не протрёт звёзды, если я не протру звёзды, то кто же протрёт звёзды?..» Медвежонок в это время тоже сидел на верхушке сосны над своим домом, протирал звёзды и думал: «Удивительно, как это Ёжику в голову пришла такая счастливая мысль! Ведь если бы Ёжик не придумал чистить звёзды, их бы давно уже никто не видел. Вон какая пыльная!..» – И он дунул на звезду и потёр тряпочкой… Медвежонок очень старался, но у него не всегда получалось, как у Ёжика. И если с неба падала звезда, все в лесу знали, что это её нечаянно столкнул Медвежонок. (с) Сергей Козлов

Какой красивый цвет волос🥰😍весь образ - класс!

— Сема, иди быстро до меня... Звонил сына, тот который Додик, а не тот который Фима... — Ну, и шо....я должен всё бросить? — Интересно, а шо ты держал в руках, шо надо бросить? — Ну, мало ли... — Так, иди одевайся и собирайся на Привоз. Нам везут внука на неделю... — Шо значит на неделю..., конечно летом до дедушки тока на неделю, а сами потом в Турцию, в какие-то там аква-парки. Шо у нас на все лето плохо? — Так, Сема, много слов. Идёшь со списком, читай внимательно. В мясной ряд придёшь к Ашоту и скажешь шо привозят внука и он знает, шо тебе надо взвесить. Так, потом у рибный ряд до Симы и скажешь, шо тебе надо как обычно. Потом в овощи до Тамары Петровны.... Ты понял, ничего от себя..., все по списку. — Сонечка, но насколько я помню у них же диеты и правильное питание. — Сема, много слов. ........ — Кушай, Левочка, кушай... Это огурчик, это ж "Родничок".... тебе мама такого не купит. Кушай, Левочка, это тефтелечки телячьи, тебе такие мама не сделает. Кушай, Левочка, кушай это куриная шейка... — Соня, шо ты ребенку рассказываешь, ты думаешь шо его дома не кормят? — Та де его кормят, вон ребра торчат. — И ты хочешь его откормить за неделю. — Зато он приедет домой и скажет, шо он кушал телячью тефтелечку...и пусть его родителям станет стыдно. А то вместо нормальной еды кормят сухими завтраками и бургерами. Фу, гадость. Кушай, Левочка, кушай это не йогурт обезжиренный магазинный... это ряженка с топлёного молока. — Сема, иди бистро, смотри, на ребенке не сходятся шортики. Урааааа!!! ..Левочка, зайка моя сладкая, мы победили все мамины диеты и правильное питание. Марина Гарник

«Одинокая женщина ищет друга» Немолодая, еще красивая женщина приклеила очередное объявление на фонарном столбе и медленно удалялась, немного сутулясь. Ее хрупкая фигура уже слегка растворилась в летящих белых хлопьях, когда возле столба под тусклым фонарем остановилась тощая замерзающая огромная собака непонятного цвета и еще более непонятной породы. Она дрожала от холода и голода, глаза ее слезились. С трудом встав на задние лапы, собака прочитала объявление «Одинокая женщина ищет друга». «Это меня ищут — подумала собака. Ведь это я — настоящий друг, верный и преданный… И я должна быть там, где меня ждут…». Она сорвала бумагу зубами, и собрав свои последние силы, пошла по следам одинокой женщины, заносимых снегом и видимых только собаке. Холодный зимний день перешел в еще более холодную зимнюю ночь. Снег обжигал собачьи лапы, редкая шерсть промокла и покрылась ледяными корочками, глаза совсем закрывались от слепящего снега, сил не было, но собака, падая и вставая, шла и шла вперед на зов одинокой женщины, которая ищет друга… И, вот уже нет сил встать, ноги так ослабли, они не держат, и снег… снег, такой тяжелый и холодный… А в двух-трех шагах от свежего сугроба — высокий железный забор и за ним одинокая красивая женщина от предчувствия то ли счастья, то ли беды не может уснуть. Она выходит из теплого дома в домашнем халатике и легких туфельках, не чувствуя холода, она стоит за высоким забором и ждет этого счастья или несчастья. И вдруг рядом с ней небольшой сугроб начинает шевелиться и из-под снега появляется еле живое окоченевшее существо, в зубах у него крепко зажата какая-то бумажка, а в глазах столько преданности и любви… На скомканной бумаге еле виднелась надпись- «Одинокая женщина ищет друга»..... Осторожно, чтобы не навредить, женщина обняла замёрзшее существо, занесла в дом. Яндекс выдал телефон круглосуточной ветклиники, и срывающимся голосом женщина вызвала врача. К счастью, жизнь собаки была спасена, а импозантный врач назначил курс уколов и посоветовал хороший корм. А так как больше вызовов в тот вечер не было, согласился выпить чашечку чая с вкусным домашним печеньем, разговорились... Неженат, девушки не могли понять, почему он возится с собаками, а не бегает по клубам и не тащит в постель практиканток, не могли простить, что срывается в ночь чтобы, как пазл, кусочек за кусочком, сложить раздробленную лапу сбитому коту или помочь тяжело рожающей собаке. Да и неинтересно девушкам слушать про животных, им все больше драгоценности интересны, а не блеск в глазах благодарного существа. Женщина слушала и в глазах загорался огонёк. "А много у вас подопечных в клинике?" - спросила она. "Да, сезон праздников, много аварий, много отравлений, садистов тоже хватает... Через час ехать на перевязки и ставить системы, я сегодня дежурю" - "Можно, я с вами? Я помогу, я умею!" Через год в красивом маленьком домике жила счастливая семья с прекрасным, холёным псом, которая ждала пополнения,и в доме всегда вкусно пахло печеньем! __ Александра Миронова

19 августа 1982 года на своей чрезвычайной специальной сессии по вопросу о Палестине Генеральная Ассамблея, «будучи потрясенной огромным числом невинных палестинских и ливанских детей — жертв актов агрессии Израиля», постановила отмечать 4 июня каждого года как Международный день невинных детей — жертв агрессии.

В 1927 году советский Народный комиссариат просвещения отправил трех молодых «комсомольских поэтов» — Александра Жарова, Александра Безыменского и Иосифа Уткина — в заграничную командировку по Европе. Авторам организовали культурную программу и творческие встречи с зарубежными коллегами и читателями. Поэты побывали в Чехословакии, Австрии, Швейцарии, Франции, Италии. В Праге и Вене возникли недоразумения — поэтов вызывали накануне встреч с читателями в полицейские управления и просили немедленно покинуть страну, поскольку считали их мероприятия пропагандистскими. Путешествие длилось два месяца. За это время Жаров, Безыменский и Уткин успели познакомиться с Максимом Горьким и заехать к нему в гости. В итальянском городе Сорренто молодые люди провели 10 дней, прогуливаясь у Неаполитанского залива, беседуя с известным писателем, за чтением стихов и музыкальными вечерами. Горький писал Михаилу Пришвину: «Живут здесь — вчера приехали — три поэта: Уткин, Безыменский, Жаров — интересные! Чудесно играют на банджо и гитаре песни. Как хорошо талантлив наш народ…» По возвращении Александр Жаров опубликовал заметки о поездке в газете «Комсомольская правда». В выпусках от 14 и 16 февраля и 1 марта 1928 года вышли путевые очерки под названием «Галопом по Европам». Советская публика их приняла хорошо, а вот Максим Горький — нет. 17 марта 1928 года в газете «Читатель и писатель» вышла статья «О пользе грамотности», где Горький писал: «Я вынужден напомнить об этом по следующей причине: молодой русский литератор, путешествуя «галопом по Европам» и посетив окрестности Неаполя, рассказывает в одной из московских газет: «Рядом — залив Адриатического моря, с другой стороны его отлично виден Везувий». Издревле ведомо, что Неаполь расположен на берегу залива Тирренского моря и залив этот называется Неаполитанским; что же касается моря Адриатического, то оно находится в другом месте, так что молодой писатель, путешествуя «галопом», врет в карьер. А редактор газеты печатает вранье, не замечая его. Можно бы и не обращать внимания на этот «анекдот», но мне приходится нередко видеть молодых писателей, и, к сожалению, все они более или менее предрасположены к творчеству именно таких анекдотов. И невольно жалеешь, что они путешествуют галопом, а не пешком, как это делают немецкие студенты. Современные русские люди вообще приезжают в Европу как будто лишь затем, чтобы посмотреть, как она разваливается, и смекнуть, скоро ли рассыплется в прах и пыль. Спросишь путешествующего галопом: — Как вам нравится море? Он гордо отвечает: — Что у нас своих-то морей нету, что ли!» Горький упрекнул «путешествующих галопом по Европам» в поверхностном взгляде на зарубежные страны, небрежном обращении с фактами. Вскоре эту фразу подхватили другие литераторы и писатели. «Лузгин, побагровев, вдруг крикнул: — Хотите честно? — Конечно, — сказал я. — Так вот, честно: вы написали посредственный очерк. И я удивляюсь вашим претензиям. <…> — Но почему же вы говорили, что очерк удался? — Не передергивайте! Я не говорил этого! Я говорил об отдельных удачах и о крупных недостатках: например, вы без конца «якаете». Вообще, не надо было вам размахиваться на путевой очерк. Для путевых очерков редакция собирается послать на трассу другого человека, это надо делать основательно, а не так, кавалерийским наскоком, галопом по Европам…» (Юрий Трифонов, «Утоление жажды», 1963) Cегодня крылатое выражение «галопом по Европам» — синоним поспешного ознакомления с чем-либо, беглого и неглубокого наблюдения, поверхностного суждения о чем-то без вникания в суть. Т. Григорьева

«Я всю жизнь не мог решить, что мне дороже – галерея или ты...» Любовь и дело всей жизни Павла Третьякова. Павел Третьяков, создатель знаменитой московской галереи, совсем не заботился о своём здоровье и словно игнорировал болезни. Вплоть до того, что не считал нужным при острейших приступах язвы обращаться к врачу. Когда поздней осенью 1898 года Павел Михайлович слёг в постель, родные лишь однажды услышали от 65-летнего больного скромный и грустный вопрос: «Неужели я умру?» В остальном же — никаких жалоб, ясные мысли и речь, нескончаемые текущие дела, пусть и выполняемые в кровати. Утром 16 декабря к нему, как обычно, явился служитель галереи с докладом. Третьяков молча выслушал его, но вместо традиционных распоряжений произнёс лишь одну фразу: «Берегите галерею». Спустя час весть о смерти мецената разлетелась по всей Москве, огорошив даже самых близких его друзей: те и не подозревали, что Третьяков был болен. Всего за пару недель до смерти он ездил в Петербург, где купил левитановский эскиз к картине «Над вечным покоем», а до этого несколько месяцев не покладая рук ухаживал за больной женой. Как и многие люди, не придающие болезням никакого внимания, Третьяков мучился вдвойне, когда страдал кто-то из его близких. Весной 1898-го у его жены, Веры Николаевны, случился паралич — она ослабла, потеряла способность говорить, лицо её перекосилось. «Доктор говорит, что, может быть, это истерическое явление и всё обойдётся, но мне кажется, он утешает», — писал Павел Михайлович своей дочери Александре. Едва у главы семьи находилась свободная минута — он плакал, и лекарством от печали были только хлопоты: скоро в галерее открывались два новых зала. Как же хорошо, что он заранее подумал о том, что будет с галереей, когда его не станет - в отличие от дальнейшей судьбы Веры Николаевны за галерею он был спокоен. Ещё 38 лет назад Павел Михайлович написал завещание, по которому он оставлял Москве свою коллекцию картин, но особо оговорил одно важное условие — в картинную галерею должен быть бесплатный вход. За свой щедрый дар Третьяков даже получил дворянство от императора, но отказался от него, заявив, что купцом он родился, купцом и умрёт. Павел Третьяков был старшим сыном в известной купеческой семье. Эта династия промышленников процветала ещё с XVIII века, и за несколько поколений от розничной торговли пуговицами смогла дорасти до фабрикантов – семья владела бумагокрасильным и отделочным производствами. ⠀ В детстве, как и всю последующую жизнь, Павел был очень дружен со своим младшим братом Сергеем - спустя годы они вместе будут создавать знаменитую картинную галерею. Детские биографии братьев-погодок очень схожи: они оба получили хорошее домашнее образование, оба работали «мальчиками на побегушках» в фамильной лавке, оба рано потеряли отца и получили от матери все права на ведение бизнеса. Так наследники Михаила Третьякова продолжили торговое и промышленное дело - в 1864 году они основали известнейшую Костромскую мануфактуру льняных изделий, построили в Костроме несколько фабрик по переработке льна, а через два года учредили знаменитое Товарищество Большой Костромской льняной мануфактуры. И если мануфактура братьев Третьяковых сначала имела всего одну паровую машину и 22 ткацких станка, то к концу столетия она производила больше пряжи, чем льнопрядильни Швеции, Голландии и Дании вместе взятые. ⠀ Считается, что любовь Павла Третьякова к искусству началась ещё в детстве. Зарабатывая свои первые деньги в лавке отца, мальчик начал собирать недорогие миниатюры, гравюры и литографии, скупая их на рынке и в лавках. Затем, посетив в 1852 году Санкт-Петербург и увидев настоящие шедевры живописи, он понял, что тратить силы и средства нужно только на настоящее искусство. Восхищенный, он тогда писал матери: «Видел несколько тысяч картин! Картин великих художников… Рафаэля, Рубенса, Вандерверфа, Пуссена, Мурилла, Розы и проч. и проч. Видел несчётное множество статуй и бюстов! Видел сотни столов, ваз, прочих скульптурных вещей из таких камней, о которых я прежде не имел даже понятия». В 24 года Павел Михайлович купил две первые картины, которые, как считается, заложили основу будущей коллекции. Это были работы: «Искушение» Н. Шильдера и «Стычка с финляндскими контрабандистами» В. Худякова. Хотя картины Третьяков покупал и раньше: так, в 1855 году на Сухаревском рынке он приобрёл 20 работ старых голландских мастеров, однако часть картин оказались поддельными. С тех пор Третьяков зарёкся покупать старинные работы: «Самая подлинная для меня картина та, которая лично куплена у художника». И стал собирать произведения только русских мастеров. ⠀ Выбирая полотна для покупки, будущий основатель картинной галереи ориентировался не на моду или мнение критиков, а только на свой собственный вкус. Это и будет в дальнейшем его главным принципом при формировании коллекции. «Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес, дайте мне хоть лужу грязную, но чтобы в ней правда была, поэзия, а поэзия во всём может быть, это дело художника...» - говорил он. Возможно, подобный принцип для другого человека мог бы привести к бесполезной трате денег, однако Третьяков проявил в этом деле отменное чутье, удивительное для непрофессионала. Играя по собственным правилам, он смог стать для России не только коллекционером, но и меценатом, открывателем новых звёзд, поддержавшим множество молодых художников. ⠀ Особенно увлекало Третьякова реалистичное и правдивое творчество «передвижников». После первой выставки Павел Михайлович купил пейзаж Саврасова «Грачи прилетели», и в дальнейшие годы основой его новой коллекции стали работы Крамского, Мясоедова, Петрова, Левитана, Репина, Сурикова, Шишкина, Васнецова... Интересно, что Третьяков первым начал покупать не только картины, но и эскизы к ним, а так же выкупал у художников картины «оптом». Так, например, у Василия Верещагина в 1874-м он приобрёл сразу 144 картины с этюдами и 127 карандашных рисунков. У Александра Иванова - 80 работ. После поездки по Ближнему Востоку Василия Паленова, коллекционер выкупил у художника 102 его этюда. А чуть позднее Третьяков начал специально заказывать художникам пейзажи и портреты видных современников - с такими просьбами он обращался к Крамскому, Перову, Серову, Репину и другим известным живописцам. Его визит к ним всегда считался волнующим событием, и не без душевного трепета все они - и маститые, и начинающие, ждали от Третьякова его тихой фразы: «Прошу вас картину считать за мной» - это было для всех равнозначно общественному признанию. В 1877 году Репин писал Третьякову по поводу своей картины «Протодьякон»: «Признаюсь Вам откровенно, что если уж его продавать, то только в Ваши руки, в Вашу галерею, ибо, говорю без лести, я считаю за большую для себя честь видеть там свои вещи». А другой художник, Михаил Нестеров, вспоминал: «Мой отец давно объявил мне, что все мои медали и звания не убедят его в том, что я «готовый художник», пока моей картины не будет в галерее Павла Третьякова». ⠀ Известно, что особенно нежные чувства Павел Михайлович питал к портретной живописи - знаменитый коллекционер мечтал собрать в своей галерее как можно больше портретов его выдающихся современников. Такие картины Третьяков заказывал своим любимым художникам и невероятно радовался, если удавалось уговорить позировать кого-то из тех «моделей», кто раньше предпочитал отказываться от сотрудничества. ⠀ Особенно непросто было найти общий язык со Львом Николаевичем Толстым. Иван Крамской предпринимал попытки сговориться с гением в течение нескольких лет, и лишь в 1873 году автор «Войны и мира» всё-таки сдался напористому художнику. «Я так и думал, что только Вам и удастся убедить неубедимого - поздравляю Вас!» - писал Третьяков в письме Крамскому. ⠀ Однако мало кто знает, что большое число картин, теперь имеющихся в коллекции, появилось в собрании благодаря младшему брату Третьякову. Так, Павел и Сергей совместно купили Ташкентскую коллекцию Верещагина, а бывали случаи, когда Павел советовал Сергею приобрести хорошие картины, которые сам по какой-то причине тогда купить не мог. Например, «В Крымских горах» Васильева, «Птицелова» Перова или «Украинскую ночь» Куинджи.. Кстати, в процессе подбора картин интересы Третьякова часто пересекались еще с одним знаменитым коллекционером и любителем русской живописи – Александром III, коллекция которого позже стала основой не менее знаменитого собрания Русского музея в Санкт-Петербурге. Художник Аркадий Рылов так описывал процесс покупки одной из его картин - «Догорающий костёр»: «Комиссия музея (Александра III в Петербурге) постановила приобрести картину, но пока писали протокол, Третьяков поторопился внести заведующему выставкой задаток, и картина осталась за ним. ... Павел Михайлович, как настоящий купец, считал долгом торговаться с художниками, но в данном случае цена невысока, всего 600 рублей, а картина большая, в три аршина, да и музейная комиссия тут ходит – он только сказал: «Уж вы мне вместо уступки пришлите картину в Москву за свой счёт». Я, конечно, с радостью согласился, это обошлось мне всего в 12 рублей». ⠀ В биографии Третьякова, написанной Львом Анисовым, есть удивительный эпизод. В 1892 году Александр III посетил дом Павла Михайловича в Лаврушинском переулке и попросил уступить ему картину «Боярыня Морозова», на что тот ответил, что не может этого сделать, поскольку отныне всё собрание принадлежит городу. После этого император отступил на шаг и низко ему поклонился. ⠀ Интересно, что не все художники желали уступать в цене знаменитому коллекционеру. Так, не захотел скинуть ни рубля за «Княжну Тараканову» Константин Флавицкий. Но Третьяков был терпелив. После смерти художника он приобрёл картину у родственников — за четыре тысячи рублей вместо пяти. А вот знаменитая «Тройка» Василия Перова была продана Третьякову всего за 50 рублей серебром. Тогда как незаконченное полотно «Никита Пустосвят. Спор о вере» Третьяков приобрёл у наследников Перова за 7 тысяч. Так он не только пополнил свою коллекцию, но и поддержал семью покойного друга. ⠀ Меценатом действительно руководили абсолютно бескорыстные мотивы. С самого начала работы над коллекцией он говорил о том, что собирает её не для себя. В 1874 году он построил новое здание для галереи - домочадцы к тому времени устали от потока посетителей, и поэтому вопрос об отдельном помещении назревал давно. Вскоре после открытия посещение музея стало бесплатным. И если поначалу число гостей держалось на уровне 8–15 тысяч в год, то к 1890-м годам достигло невиданных для тогдашней Москвы 50 тысяч! Павел Третьяков был назначен пожизненным попечителем галереи и получил звание Почётного гражданина Москвы. До конца своих дней он вкладывал в покупку картин собственные средства, не считая, что делает это в ущерб благосостоянию своей семьи, которая у него была немалая. ⠀ В 1865 году 33-летний Павел Михайлович женился на Вере Николаевне Мамонтовой, которая была на 13 лет моложе супруга. Она приходилась двоюродной сестрой знаменитому русскому предпринимателю, промышленнику и филантропу, основателю Московской частной оперы Савве Мамонтову и двоюродной тёткой - Вере Мамонтовой, той самой, которая стала моделью для картины Серова «Девочка с персиками». Вера Николаевна и Павел Михайлович прожили вместе 33 года, до самой смерти последнего. Это был очень счастливый брак, не считая того факта, что всю жизнь Вере приходилось делить мужа с одной соперницей, отбиравшей всё его время и средства. В браке родились шестеро детей – двое мальчиков и четверо девочек, в которых родители души не чаяли: «Искренно от всей души благодарю Бога за тебя, что мне довелось сделать тебя счастливой, впрочем, тут большую вину имеют дети: без них не было бы полного счастья!» – писал Третьяков жене. Их старшая дочь Вера в своих воспоминаниях описывала детство с особенной теплотой: «То доверие, та гармония между любимыми людьми, любившими нас и о нас заботившимися, было, мне кажется, самым ценным и радостным». ⠀ Однако семейное счастье отнюдь не было безоблачным: всю жизнь Вере Николаевне приходилось мириться с тем, что её муж посвящал всё своё время и отдавал все средства своей галерее. При этом сам он был очень экономным и приучал к экономии всю семью. Меценат вёл строгий учёт расходов жены, проверял её домашнюю бухгалтерию, заказывал сюртук только после того, как старый изнашивался. «Купец — а разносолов не любит, из года в год щи да каша в обед. Богат — но выездов не признаёт, никаких тебе балов, маскарадов, товарищеских пирушек, картишек за столом», - говорили про Третьякова. Единственную «роскошь», которую позволял себе Павел Михайлович — одну сигару в день. Все его деньги уходили на приобретение картин и на благотворительную деятельность: Третьяков жертвовал на университетский музей античного искусства, на Никольский храм, на содержание художественных школ, спонсировал экспедицию Миклухо-Маклая в Южные моря. Вместе с братом он стал попечителем училища для глухонемых детей, а ещё материально поддерживал вдов и сирот бедных художников. Для таких семей на деньги Третьякова был построен дом с бесплатными квартирами. ⠀ Большое горе обрушилось на семью Третьяковых в 1887 году, когда за три дня от скарлатины, осложнённой менингитом, умер их сын, 8-летний Ваня. Он был единственным наследником, на которого Павел Михайлович возлагал большие надежды, так как его второй сын, Михаил, страдал слабоумием, и передать дело было больше некому. А через пять лет умер и младший брат Павла Михайловича, а картинную галерею обокрали (воры унесли четыре полотна) - после всех этих трагических событий Третьяков замкнулся в себе, стал молчаливым и угрюмым. В том же году он передал галерею в дар городу, оставшись её попечителем. Император пожаловал меценату дворянский титул, но он не захотел отказываться от своего купеческого происхождения и не принял его. ⠀ Череда трагичных событий на этом не закончилась. В 1893 году Вера Николаевна пережила микроинсульт, а позже её разбил паралич. У постели больной жены Третьяков наконец признался: «Я всю жизнь не мог решить, что мне дороже – галерея или ты? Теперь я вижу, что ты мне дороже». В ноябре 1898-го Третьяков и сам слёг с обострением язвы желудка, а 16 декабря его не стало. Факт его смерти дети хотели скрыть от больной матери, но она всё поняла и написала в дневнике: «Требую быть с ним!». Так и случилось: Вера Третьякова пережила мужа всего на 3 месяца.