Поход крымского хана Девлет-Гирея I и сожжение Москвы (24 мая,1571 г.)
Угроза вторжений со стороны Крымского ханства заставляла постоянно держать на южной границе по Оке войска, которые были так нужны на ливонском фронте. Здесь стражу от татар несли во главе русской рати первые лица в государстве: Иван Дмитриевич Бельский, Иван Федорович Мстиславский, Михаил Иванович Воротынский.
В 1570 году дело ограничилось нападениями крымских царевичей на каширские, рязанские и новосильские места, а весной следующего, 1571 года в поход выступил хан со всей ордой. Хан рассчитывал на успех, так как захваченные пленные сообщали: «На Москве и во всех городех мор и меженина великая, а рать, де, свою всю... государь послал... в Немцы».
Весной 1571 года на Оке, как и раньше, стояли войска во главе с Иваном Дмитриевичем Бельским и Иваном Федоровичем Мстиславским. Их должно было усилить опричное войско, которое во главе с самим царем 16 мая 1571 года выступило из «Слободы на берег».
Оказалось, что хан с ордой, к которой присоединился большой отряд ногайцев, хотел предпринять набег в район Козельска, когда в его лагере появился перебежчик — галицкий сын боярский Башуй Сумароков, призвавший хана к походу на Москву.
Затем, на «Злынском поле», в лагере хана появилась целая группа перебежчиков — детей боярских из разных южных уездов, которые говорили хану, что «на Москве и во всех городех московских по два года была меженина великая и мор... многие люди вымерли, а иных многих людей государь в опале своей побил; а достальные воинские люди и татарове все в Немцех, а государя, де, чают в Серпухов с опришниною, а людей, де, с ним мало».
Все эти сведения соответствовали действительности: страна была разорена голодом, моровым поветрием и опричными казнями, значительная часть войска еще находилась в Ливонии после безуспешной осады Таллина, опричное войско, сопровождавшее царя, было действительно невелико и состояло всего из трех полков.
Особую активность проявил сын боярский из Белева Кудеяр Тишенков, предложивший проводить татарское войско «через Оку и до Москвы». Видимо, благодаря содействию Кудеяра были найдены броды на верхней Оке в окрестностях Кром, и орда обошла стоявшую на этой реке русскую армию. Перед татарами оказалось лишь опричное войско во главе с самим царем. Однако оно не приняло боя и отступило.
Вскоре после событий царь жаловался литовскому гонцу Ворыпаю, что «мои привели меня на татарское войско, [оно было] в четырех милях, а я о них не знал». О том, что произошло далее, в «Разрядных книгах» сказано кратко и весьма сдержанно: царь «тогда воротился из Серпухова, потому что с людьми собратца не поспел».
Более подробна, но столь же сдержанна современная запись, приписка к тексту Никоновской летописи: «Царь и великий князь Иван Васильевич с опричниною в те поры шол из Серпухова в Бронниче село в Коломенском уезде, а из Броннича села мимо Москву в Слободу, а к Москве не пошол, а из Слободы пошол в Ярославль и дошол до Ростова, и тут пришла весть, что Крымский хан пошол прочь».
При всей сдержанности записи чувствуется удивление ее автора — царь не поехал в Москву, чтобы готовить столицу к обороне, а уехал на север и увел с собой значительную часть опричного войска: позднее под Москвой опричниками командовал князь Василий Иванович Темкин, который в этом войске ранее занимал не самое заметное место второго воеводы передового полка. Князь Курбский, у которого не было каких-либо причин для такой сдержанности, оценивал происшедшее гораздо более определенно — «бегун пред врагом и храняка (то есть тот, кто хочет сохранить себя) царь великий християнски пред бусурманским волком».
Не вызывает сомнений, что царь испугался, но испугался не татар, а прежде всего собственных подданных. По убеждению царя, он оказался в тяжелой и трудной ситуации благодаря действиям «изменников». Что же могут сделать эти люди, если со своим небольшим войском он вступит в бой с татарами?
Джильс Флетчер, собиравший при царе Федоре Ивановиче сведения о недавнем прошлом, так и записал, что царь не посмел вступить в битву, «потому что сомневался в своем дворянстве и военачальниках, будто бы замышлявших выдать его татарам». Этими же опасениями за свою власть диктовалось и решение царя увести с собой опричное войско — если бы оно погибло в бою с татарами, была бы утрачена его главная опора.
Итак, летом 1571 года, впервые за несколько десятилетий, крымские войска сумели прорвать русскую оборону и двинулись прямо к русской столице, где не было никаких крупных военных сил. После ухода царя с опричным войском на север тяжесть принятия решений пала на плечи земских воевод, стоявших с полками по Оке. Войска двинулись к Москве, чтобы защитить ее от татар, и подошли к столице 23 мая.
Русские ратники в порядке, «по полком», подошли к городу. Еще ничего не было потеряно ─ хотя столичный посад в то время и не был укреплен, тем не менее, московский Кремль и возведенные во второй половине 1530-х гг. фортификации Великого посада представляли собой мощную оборонительную преграду, преодолеть которую татарам было не под силу. На московских окраинах встали на позиции главные силы русского войска, диспозиция которых, согласно разрядным записям, выглядела следующим образом:
«Князь Иван Дмитреевичь Бельской да Михайло Яковлевичь Морозов стояли на Большой на Варламской улице. Правая рука князь Иван Федорович Мстисловской да Иван Меньшой Васильевичь Шереметев вь Якимовской улице. Передовой полк князь Михайло Ивановичь Воротынской да князь Петр Иванович Татев стояли на Тоганском лугу против Крутицы. А опришнинской розряд стоял князь Василей Ивановичь Темкин Ростовской за Неглинною».
Вслед за русскими, видимо, во второй половине дня 23 мая, к Москве вышел и Девлет-Гирей со своим воинством. Сам хан разбил свою ставку, по словам ливонских авантюристов, в Коломенском, а его сыновья в Воробьеве. Татарские фуражиры, рассыпавшись по московским окрестностям, принялись, по своему обыкновению, «душить, грабить и жечь». Вряд ли их действия остались безнаказанными, но приближавшаяся ночь не позволила отдельным стычкам перерасти в полноценное сражение. «Прямое дело» было отложено на завтра, мая.
К сожалению, ход сражения, начавшегося у предместий Москвы ранним утром 24 мая 1571 г., не поддается достоверной реконструкции - можно лишь попытаться, сопоставив скудные свидетельства русских летописцев и разрядных книг с победной ханской реляцией, отправленной турецкому султану, нарисовать вероятный сценарий развития событий. В частности, ханская реляция сообщает, что русские, отступив к Москве, поспешили отабориться и из вагенбурга вступили в бой с татарами: «[Русские] расположились укрепленным лагерем [табором] и дали бой».
С рассветом (в 5-м часу) 24 мая 1571 г. хан отправил своих «резвых людей» «травитися» с русскими. В свою очередь, как писал летописец, «князь Иван Дмитреевич Бельской выезжал против крымскых людей за Москву реку на луг за Болото и дело с ни[ми] делал». По мере разворачивания схватки Девлет-Гирей и Бельский вводили в бой все новые и новые силы, конные сотни с той и другой сторон бились «лучным боем» и сходились друг с другом в «сьемном бою», врукопашную, на копьях и саблях.
Схватка долгое время шла с переменным успехом, как, впрочем, и всякая «травля». Если верить Таубе и Крузе, то хан бросил в бой 20 тыс. своих всадников, и нельзя исключить такой возможности, что, получив временный перевес на поле боя, крымцы сумели оттеснить русских частью к табору, частью - на московские окраины.
Что произошло дальше ─ неясно. Девлет-Гирей похвалялся, что его воинам удалось ворваться на плечах отступающих в русский вагенбург, «откуда смогли спастись немногие неверные, которые со своим командующим укрылись во внутренней крепости». Полностью исключить такой возможности нельзя, можно даже предположить, что этот прорыв был связан с ранением «большого» воеводы И.Д. Бельского. Последний, видя, что татары теснят его людей, попытался контратаковать, но был ранен, его люди смешались, и на плечах бегущих крымцы могли ворваться в укрепленный лагерь.
Не менее вероятен и другой сценарий ─ в ходе боя, в «пятом часу» (в 9-м часу утра), неприятельские всадники «разорваша острог за Неглинною от Ваганкова и зажьгоша посад» (выходит, что татарам удалось опрокинуть опричников), и «начяша буря велия, начашя с хором верхи с огнем носити по всем улицам». С началом большого пожара русское войско смешалось, и этим воспользовались крымцы, сумев ворваться в табор.
В последовавшей схватке были убиты «сходные» воеводы ─ донковский И.И. Козлина Тростенский и новосильский Ф.П. Деев, ранен «большой» воевода Д.И. Бельский, которого его люди сумели увезти в Москву на княжеское подворье, где он вместе со своими близкими и дворовыми задохнулся от дыма: «преставися з дыму и от великого пожару, а был ранен во многих местех от татар месяца мая в 24».
Сам факт, что были убиты два воеводы и ранен главнокомандующий, которому по рангу было не положено вступать в схватку (для этого были вторые и третьи полковые воеводы, сотенные головы и рядовые дети боярские), свидетельствует в пользу упорного и ожесточенного сражения. На память приходят только два дела, в которых были убиты «большие» воеводы ─ Оршанское в 1514 г. и Ульское пятьюдесятью годами позже, причем обе битвы были проиграны русскими. Отметим также, что, судя по потерям в командном составе, помимо опричников, в бою сильно пострадал большой полк, который, видимо, и оборонял вагенбург.
Так или иначе, но отбить врага русские полки не смогли, а начавшийся
пожар стремительно превратился в подлинную катастрофу - сильный ветер раздул огонь и «до девятого часу городы и церкви и посады — все выгорело». Город был уничтожен практически полностью, за исключением Кремля, который получил сильные повреждения от взрывов пороховых складов: «…в ту же пору вырвало две стены городовых: у Кремля пониже Фроловского мосту против Троицы, а другую в Китае против Земского двора; а было под ними зелия».
О том, что бедствие имело колоссальный размах и принесло огромные разрушения и жертвы среди населения, в один голос говорят как русские, так и иностранные источники: «и от посадов и в Китае и в Старом городе дворы выгорели и людей безчислено множество погорело и лошадей».
Хан, пораженный зрелищем огненной бури, отвел свои войска от пылающей Москвы и встал в Коломенском, оттуда наблюдая за зрелищем грандиозной катастрофы, охватившей столицу Ивана Грозного. Немногие татары, что решились на свой страх и риск разжиться трофеями в охваченном огнем и паникой городе, погибли вместе со множеством москвичей.
На следующий день татарская орда двинулась в обратный путь. Из всех стоявших под Москвой войск преследовать татар оказался способен лишь передовой полк князя Михаила Ивановича Воротынского. Стоявший на «Таганском лугу против Крутицы», он, по-видимому, менее других полков пострадал от пожара. Однако этот сравнительно небольшой отряд не мог помешать татарам разорить Рязанскую землю и увести в Крым огромное количество пленных.
15 июня царь прибыл в сожженную столицу и в подмосковном селе Братошине принял гонцов крымского хана. О переговорах, которые имели там место, сохранилось много рассказов, носящих явные черты полуфольклорного происхождения и расцвеченных яркими деталями, которые, однако, не подтверждаются официальной записью о приеме в книге, составленной в то время в Посольском приказе.
Переговоры оказались для царя тяжелым испытанием. Устами своих посланцев хан требовал передачи ему Казани и Астрахани. Вызывающий характер носила ханская грамота. Хан, говорилось в ней, искал встречи с царем, но царь бежал от него, он не смог найти его даже в Москве.
Это грубое, беспрецедентное оскорбление свидетельствовало о том, что хан вовсе не считал войну законченной сожжением Москвы и намерен был продолжать ее до полной победы. Уже то, что он — великий государь, глава всего православного мира, выслушивал такие оскорбления от «бусурманского пса», было для Ивана Грозного глубочайшим унижением, забыть и простить которое он никак не мог...
По материалам:
Пенской В.В., Пенская Т.М. «Яз деи деда своего и прадеда ныне зделал лутчи…»: поход Девлет-Гирея I и сожжение Москвы в мае 1571 г.
Флоря Б.Н. Иван Грозный.
Иллюстрация: Васнецов А.М. Татары идут!